Дервиш Сушич - Я, Данила

Второй!

Второй — барабан, затянутый кожанкой, с нездоровой одутловатостью на лице и шее, но при этом бойкий, быстрый, за словом в карман не лезет, словно вырос за прилавком. Партизан со второй половины сорок четвертого. До последнего дня проходил в интендантах. Репутация расторопного хозяйственника помогла ему втереться в министерство. Перед революцией ничем не провинился. Но и революции, в свою очередь, не позволил провиниться перед ним, начиная с еды и квартиры и кончая маркой машины, на которой разъезжает по стране. Он жаловался на простуду, тем самым давая мне понять, чтоб дом ему отвели получше. Но я все равно шепну хозяину, пусть приоткроет окошко над его головой. Авось насморк помешает ему заметить то, что мне понадобится!

Третий, самый младший!

Свой в доску. Бессменный связной в бригаде, потом начальник штабного охранения, потом командир и, наконец, сотрудник министерства. Право, любят парадоксы наши кадровики. Из него вышел бы неплохой экономист в натуральном хозяйстве. Но в нашем, день ото дня все усложняющемся, он только и мог, что выбивать по телефону план у подчиненных. Впрочем, за это теперь платят жалованье. Дело, по которому он приехал, его ничуть не занимало. В его годы я тоже только и мечтал, как бы поскорее дорваться до женских ножек.

Сейчас, за ужином, он больше всех убил вражеских солдат. Тут уж не до шуток! Отбивал шесть немецких наступлений. Просиди он все это время в полевой сумке командира, и то было бы предостаточно. А ведь он связным был! Я лихорадочно перебирал в уме разные невинные средства, способные усыпить его бдительность. Будь в Лабудоваце молоденькая учительница, он и сам постарался бы поскорее избавиться от меня.

Ладно, если он заартачится, такого ему нарасскажу про все семь наступлений в этом нищем краю, что его партизанская душа не выдержит и он пустит слезу. А сквозь слезы хуже видно. Пожалуй, пройдет номер.

Я сделал им подробный и довольно бессвязный доклад о состоянии дел у нас. Они таращились на меня, не слушая. Старый чиновник так и ждал удобного случая ретироваться отсюда, разумеется доконав еще пол-литра и еще одну тарелку баранины. Бывший интендант зябко поеживался, напоминая мне — а то еще забуду — про лучший дом. Бывший связной тянул шею к окну. Но на дороге, как назло, не видно было ни одной юбки.

Я заказал ужин.

Умяли до последней крошки.

Официант украдкой сунул мне счет. Съездовский буфет обошелся бы дешевле.

По домам я разводил их тепленькими.

А сам побежал к себе за револьвером, автоматом и сапогами. Йованка сидела у кровати (кровать мне смастерил Ниджо-колесник) одетая и надушенная, как новобрачная перед первой ночью. Я ласково щелкнул ее по лбу:

— Чего домой не идешь, поздно уже!

— По тебе соскучилась. Три ночи жду понапрасну.

— Э, гостьюшка моя нетерпеливая, сегодня меня тоже нет. Отправляюсь на дело.

Когда я натянул сапоги и надел ремень, она встала.

— А я, горемыка, все жду…

— Не жди!

— Совсем?

— Видишь, душа моя, какая тут заваруха…

— Эх, Дане, а ты не видишь, что время проходит? Что оба мы стареем?

— От старости никуда не денешься.

— А любовь, Дане? Как волк, все урывками, раз в году. Еще немного, и захочешь, так не сможешь. Дане, не уходи!

— Не могу никак.

— Государство не пропадет.

— Если б всеми председателями командовали их жены, то процветали бы только их собственные хозяйства, а на общее дело у них не хватало бы времени. Радость моя, потерпи до завтра.

— А завтра придешь чуть живой и бухнешься в постель!

— Ну стоит ли из-за этого плакать?

— Как же не плакать? — визгливо закричала она. — Шесть лет соломенная вдова, четыре года войны: Йованка, блюди свою честь, оружием ее защищай, ведь придут свои, спросят, кто тут хвостом вертел перед воеводами, четыре года — ложись одна, вставай одна, обливай подушку слезами, думай: боже, кто из них первым вернется с фронта? А про отряд и вспоминать тошно. Глаза так и горят желанием, а чуть кого заподозрят — к расстрелу! Ну вот и война давно кончилась, домой вас вернулось только шестеро, остальные или женатые, или зеленые еще, или старики. А ведь я тебя еще до войны полюбила, да ты теперь совсем другой, и вообще всех вас ровно подменили, от прежних парней ничего не осталось. Все-то вы торопитесь, словно и не мужики вовсе. Готовы шею себе сломать на государственной службе, будто государство пропадает без вас! Пока ты жил у меня, еще так-сяк! Проснешься, бывало, и сразу руку за пазуху. Но как перешел в свой дом, я жду тебя, как голодный — пайка. Не нужен мне такой муж, чтоб только охал да ахал. Я любви хочу! Ведь я еще живая, понимаешь! Стосковалась по ласке, аж нутро все горит!..