Дервиш Сушич - Я, Данила

— Я бы его направил в небесный избирательный округ.

— И скольких бы ты пощадил от своего гнева? И сколько бы насчитывало население Югославии?

— Не пойму я тебя. Отъявленного мерзавца милуешь, а натвори я завтра в десять раз меньше, ты…

— Ты доказал, что не можешь натворить ничего такого. А дал бы я тебе взбучку за лень, усыпившую сознание.

— Да, живой человек все стерпит, — вывел я мораль из только что прослушанной нотации.

Дом оказался запертым. Я озирался, гадая, где Йованка могла оставить ключ. И тут за забором, на дороге, показалась копна волос. Она принадлежала гражданину, еще ходившему по земле без штанов, в одной рубашонке.

— Хочешь, я позову тетю Йованку? — спросил он, взявшись за забор со степенностью заправского соседа.

— А откуда тебе известно, что мне нужна тетя Йованка?

— Слыхал…

— А что ты мог слыхать?

— Мамка говорит…

— Ну и что же говорит твоя мамка?

— Мамка говорит, этот жулик Данила ночь напролет ловит блох на брюхе Йованки.

Я чуть было не попросил его передать мамке пару ласковых слов, да удержался из опасения, что женщина поймет меня превратно. Одну блоху я еще кое-как поймаю, но две явно превышают мои блохоловецкие возможности.

Мальчонка ушел.

В ожидании Йованки я сел на порог. Кто-нибудь уж непременно доложит ей, что я прошел по селу. Злорадство, зависть и злые языки как-нибудь об этом позаботятся.

Как только что распряженный вол, я бессмысленно и тупо таращился в зеленую пустоту, в синюю опрокинутую чашу неба. Извилины в мозгу в хаотическом беспорядке воскрешали недавние картины. Бородатые лица, голодные глаза, секретарь, Воислав, затянутые в патронташи окровавленные трупы, сосновая веточка, бьющая меня по глазу. Умный человек сделал бы надлежащие выводы. Я же по горло был сыт выводами. Я просто вздохнул: а каково тем, кто день за днем ведет протоколы? И я вновь предался своей душевной сумятице и тупой боли в ногах. Другой на моем месте по крайней мере дал бы зарок не ездить больше по уезду с секретарем. Я не мог сделать и этого. Пока еще секретари решают вопрос, кто должен быть в их свите.

Не имея ни малейшего представления о кооперативах, я организовал кооператив в Лабудоваце. Ничего не попишешь. Такова директива. Перво-наперво я открыл лавку, забив ее солью, гвоздями, мотыгами и топорами, бочками керосина и медного купороса, резиновыми опанками. Были здесь и туфли на высоких каблуках, а также довоенные остроносые туфли и ботинки, которые в пахоту развалились бы на первой же борозде. Прислали мне и случившиеся среди товаров, реквизированных у старых городских торговцев, заколки, пряжки, корсеты, полуцилиндры, шелковые чулки. Марко Охальнику я дал корсет, чтоб он завернул в него больного ребенка. Два полуцилиндра послал молодежному драмкружку — ребятам не во что было одеть буржуев в пьесе. Один оставил про запас. Приедет к нам, к примеру, какой-нибудь специалист, чем не подарок ко дню рождения или, скажем, к рождеству? Пять пар шелковых чулок взяла в кредит Йованка и раздала вдовам погибших партизан. Она просила и резинку для подвязок, но за неимением таковой женщины удовольствовались шпагатом. Сорок пар туфель на каблуках я отослал в Сараево в обмен на ящик гвоздей, дверных и оконных петель и серпов. На туфли могли польститься либо буржуи, желающие умереть элегантными и красивыми, раз им все равно суждено умереть, либо новоиспеченные «дамы», которые, кстати сказать, совсем недавно сняли опанки, деревянные сандалии или сапоги. Не знаю только, найдется ли в Боснии и Герцеговине нога, что влезет в подобную туфельку!

Хотя женское тщеславие способно решить любую задачу.

В лавку я посадил сына одного городского торговца, почившего в бозе перед самым нашим приходом. Вот уж истинный сын своего отца! Я просто наслаждался, глядя на его работу.

— Пожалуйста, душа моя!

— А это тебе, тетушка, от себя добавляю. Все теперь наше! За что боролись?

— С походом даю, кооператив не обеднеет, мы не капиталисты, чтоб людей обвешивать! Народу надо дать как можно больше хлеба, работы, порядка и мира. Пожалуйста, следующий.

— Ладно, товарищ Ранка, доплатишь, когда сможешь, свои люди. До свидания! Свобода народу, товарищ Ранка, привет товарищу председателю!

А я вижу привязанный к весам камень, на каждый килограмм сто граммов недовесу выходит, смотрю на него и думаю: что же это будет? Научились таким дивным словам, а дело идет по старинке!

Когда покупатели схлынули, парень вышел из лавки и, потирая руки, подмигнул мне злыми зелеными глазами.