Давид Гроссман - Как-то лошадь входит в бар

Публика неискренне хихикает, люди опускают глаза, возможно, им тяжело на него смотреть.

– Нет, дорогие, послушайте, я говорю с вами про ад-все-включено, весь спектакль, с огнем, с рогатыми чертями, с маленькими мотыгами, с вилами, с гаджетами Сатаны, благослов… Лично я уже несколько месяцев не сплю только от этого, клянусь вам, а ночью – и это самое ужасное – меня терзают такие мысли, но я точно знаю, что вы сейчас переживаете: Йа, Алла, ну зачем мы ели эти креветки [74] Креветки запрещены к употреблению еврейским религиозным законом. , когда ездили в Париж? И питы из Абу-Гоша в Песах? [75] В дни праздника Песах (Пасха) евреям запрещено есть изделия из злаков, которые входили в контакт с водой и другими жидкостями. Вместо хлеба евреи едят опресноки (маца). Абу-Гош – мусульманское селение под Иерусалимом. Славится своими национальными блюдами. Почему мы все не проголосовали за «Еврейство Торы»?

Он низким, грубым голосом произносит, словно отдаленное эхо:

– Слишком поздно, мерзавцы! В смолу!

Публика смеется.

– Ладно, я же говорю о своих первых похоронах. А вы смеетесь, дерьмо, люди без сердца, холодные, как ашкеназские евреи в январе. Я говорю с вами о мальчике, которому едва исполнилось четырнадцать, Довик, Довале, зеница ока своей мамы. Гляньте на меня, теперешнего, видите? Вылитый он, точь-в-точь, только за вычетом лысины, щетины и ненависти к человечеству.

И – почти помимо воли – он бросает взгляд на крохотную женщину, словно прося ее подтверждения или опровержения. Мне трудно решить, какую из двух возможностей он сам предпочитает, и про себя отмечаю, что он впервые не смотрит прежде на меня, чтобы уловить мое мнение.

Она отказывается на него смотреть. Прячет глаза. И как всегда, когда он порочит самого себя, отрицательно качает склоненной головой и что-то бормочет на фоне разговоров со сцены. С моего места кажется, будто произносимыми ею словами она опровергает каждое его слово. Что-то в ней, чувствую я, выводит его из себя. Его слюнные железы уже выделяют яд…

Но он оставляет ее в покое.

На долю секунды вижу: быстрый, светлолицый, смешливый подросток идет на руках по грунтовой дорожке на окраине квартала. Он встречает маленькую девочку в клетчатом платье. Пытается ее рассмешить.

– И тот Довале, благословенна моя память, мальчик размером с арахис, кстати, знайте, что в возрасте четырнадцати лет я был точно такого же роста, как и сейчас, и не прибавил!

Но тут раздается его издевательский смешок, и я уже могу предугадать, что последует далее.

– Я уверен, вы сами видите, мои сводные братья, что в этой области, – он медленно перемещает руки вдоль туловища, от макушки до колен, – как-то не достиг я грандиозных успехов, и это вопреки расщеплению атома и открытию частицы Бога, в чем я, как известно, весьма отличился.

Глаза его туманятся, и он ласково поглаживает свои интимные места:

– Частица Бога… Но, серьезно, у нас в семье со стороны отца, поймите, наблюдается такое явление: мужчины достигают максимума своего роста примерно в тринадцать лет, к бар-мицве. И точка. Стоп! Останавливаются на всю жизнь! Есть письменные свидетельства этого, мне кажется, даже доктор Менгеле обследовал нас, вернее, определенные части нашего тела. Главным образом кости предплечья, бедренные кости. Да, мы возбудили любознательность этого утонченного и сосредоточенного на собственном мире человека. По меньшей мере двадцать родичей из семьи моего отца во время селекции стояли перед ним на рампе, братья, и двоюродные братья, и прочая родня, но все, без исключения, с его помощью открыли, что предел – это небеса. И только сам мой отец, – он излучает сияющую улыбку, – мой отец, плут и пройдоха, крупно проиграл, и Менгеле его не обследовал, потому что папа репатриировался в Эрец-Исраэль ровно за минуту до того, как все началось. А вот маме пришлось столкнуться с ним вплотную, с доктором, я имею в виду, да и вся ее семья прошла через его руки, поэтому вполне можно сказать, что он некоторым образом был нашим семейным врачом, так, что ли? Не так? – Он наивно моргает, и публика прыгает и скачет перед ним. – Подумайте только, до чего же человек был занят, к нему прибывали люди со всей Европы, ехали в переполненных, забитых до отказа поездах, чтобы добраться, и тем не менее он нашел время и встретился с нами лично. Он даже ни в коем случае не согласился, чтобы мы выслушали медицинское заключение других врачей. Только он! И только для краткой беседы: вправо, влево, влево, влево, влево…