Борис Дышленко - Контуры и силуэты

Жива ли она? — думал я. — Нет, не в том смысле, что она может быть уже мертва. Где-то она и мертва, а где-то жива. Здесь, например, в экране телевизора. Может быть, это запись, а может быть, прямой эфир. Но если и прямой эфир, то это вовсе не означает, что она жива, что она делает это одновременно и там, и здесь. Может быть, там ее нет — только здесь. Этот мучительный вопрос. “Телебудда” Джорджа Сигала — гипсовый слепок человека, сидящего перед работающим телевизором — или тот случай во Франции, случай из жизни. Или не из жизни — как это назвать? Когда в доме нашли истлевший труп перед действующим — живым! — телевизором. Кто жив и кто мертв?

Эта женщина мечется по сцене, поет, перебрасывает из руки в руку микрофон. Существует ли она? Существую ли я? Кто из нас более реален? Могут ли тысячи свидетелей подтвердить мое существование, как — ее? Подтвердить мое алиби? Несуществующий не имеет ничего, не имеет и алиби. Я ведь и сам себя не вижу. Откуда мне знать, что я здесь, а не там, в зале? Наверное, я больше поверил бы в свою реальность, если бы увидел себя на экране. Уж наверняка почувствовал бы себя более материальным. Странно, почему воспринимаемое кажется нам более реальным, чем мы сами? Или это только мне?

А если эта женщина сейчас еще едет на студию в своем “Крайслере”? Или гримируется? Или переодевается? И то, что я сейчас вижу, опережает ее, и ей только предстоит делать то, на что я сейчас смотрю. Время вовсе не одно для всех. Если измерять время днями, часами, минутами — все это будет неправда. Вечер, утро, ночь — это еще имеет какой-то смысл. Я знаю, что вечером темней, чем днем, а ночью совсем темно. Утром тоже темней, чем днем, но не так, как вечером, а по-другому. Это только состояния суток — никакого отношения к времени они не имеют. В какой-то период твоей жизни — но это происходит постепенно, и ты не можешь с уверенностью сказать, когда именно это произошло, точнее, с каким событием это совпало — начинаешь замечать, что твое время не совпадает с чьим-то другим. Например: ты едешь за каким-то письмом, переданным тебе из-за границы, — ведь всем известно, как работает отечественная почта, и твой корреспондент предпочитает пользоваться оказией, — итак, ты едешь за письмом, не зная, какой ответ будет заключаться в нем. Ты надеешься на положительный ответ, но, выйдя из дому, видишь, что начинается дождь, а ты забыл захватить с собой зонтик. Ты в сомнении, ты думаешь, не вернуться ли тебе за ним, но тут же вспоминаешь, как важен для тебя положительный ответ, и боишься испортить его возвращением. Ты предпочитаешь промокнуть, но не возвращаться. Казалось бы, как может измениться содержание письма, отправленного два дня назад, и ты тоже не думаешь, что оно может измениться, но в том случае, если письмо уже существует, а ты не уверен в его существовании... Да, содержание уже написанного письма не может измениться, но может измениться решение автора и его ответ, а ты не знаешь, когда это решение принимается — может быть, сейчас. Ведь время может быть одним и другим, где-то оно растянуто, где-то сокращено. Мое время параллельно твоему — ведь у каждого из нас своя жизнь. А может быть, оно перпендикулярно или под каким-то углом, и мы встретимся там, где твое время пересечется с моим. Линии могут быть сложней, и мы встретимся не раз. А может быть, это не линии, а плоскости или тела. Тогда не исключена возможность встречи с самим собой. С неведомым тебе тобой. Уверен в одном: наши времена не совпадают, иначе совпали бы и наши жизни. А может быть, иногда, на каких-то своих отрезках они все-таки совпадают? И может быть, то, что по традиции называется раздвоением личности, на самом деле совершенно противоположное явление: идентификация одного в другом? Идентификация. В этом случае ты будешь сильно удивлен, когда в тебя внезапно ткнут пальцем и скажут: это он.

Я потарахтел оплывшими льдинками на дне стакана и пошел на кухню, чтобы сделать себе еще порцию, а когда вернулся, комментатор на экране уже вовсю шевелил губами, и на табло за его плечом выскакивали электрические секунды. Собственно, его я и ждал, но пока он говорил о вещах, которые меня не интересовали. Он критиковал гигиенические тампоны “Тампакс” за их безнравственность и анонимных чиновников за взяточничество, зачем-то назвал мэра городничим, не сказав о нем ничего конкретного; потом появились какие-то странные ползающие в грязи люди с повязками на глазах — это была заставка к еще каким-то разоблачениям.