Борис Дышленко - Контуры и силуэты

Шел дождь. Мужчина, придерживая шляпу, выбрался из машины, наклонившись, что-то сказал водителю, выпрямился и поправил воротник плаща. Не оглядываясь, вошел под глубокую полукруглую арку поблескивающего темным, гранитным цоколем дома и скрылся там. Снова возник уже в большом асфальтированном мокром дворе, ограниченном слева и спереди высокими, много выше росших под ними черных деревьев, брандмауэрами. Справа располагалось еще одно высокое и длинное здание с арками и подъездами, а дальше через проход начинался второй двор, поменьше, откуда был выход в небольшой скверик с детской площадкой. Мужчина, перешагнув через низкую ограду, остановился на тротуаре и некоторое время стоял, глядя на окна противоположного дома, неуместного в этом районе современного безликого многоквартирного здания с тусклыми лампочками под бетонными навесами подъездов, с длинными рядами одинаковых окон, из которых лишь некоторые были освещены. Усмехнувшись, что вряд ли служило выражением каких-нибудь чувств, он тронул рукой в перчатке край размокшей шляпы и перешел улицу. Скрылся в парадной.

Было бы эффектно, если бы в открывшихся дверях лифта возник силуэт дожидающегося на лестнице человека. Выстрел, створки двери захлопываются, чтобы снова разойтись на первом этаже и выпустить сделавшего свое дело незнакомца, но этого не случилось. Он просто вышел из лифта, спустился на один пролет, остановился у двери и позвонил. Дожидаясь, пока откроется дверь, мужчина просто стоял, сунув руки в карманы промокшего плаща и безучастно смотрел куда-то мимо меня. Дверь бесшумно открылась. Высокий молодой человек в белой рубашке отступил, чтобы пропустить пришельца, и, потянув за собой дверь, закрыл ее. Несколько секунд этот темный прямоугольник оставался неподвижным, потом дверь снова открылась. Не нужно было добавлять звук, чтобы понять, в чем дело, потому что, когда человек в шляпе, прикрывая лицо воротником плаща, вышел из квартиры, ему пришлось самому закрыть за собой дверь.

Я усмехнулся. И у меня это не служило выражением какого-нибудь чувства.

После ночного дождя улица была блеклой, как выцветший настенный календарь. Невысокие стволы деревьев с короткопалыми, безлиственными ветвями двумя рядами уходили, уменьшаясь и сгущаясь к Большому проспекту, который угадывался вдалеке только по мельканию пробегавших автомобилей. Отдельные бледно-охристые и голубоватые дома не нарушали общего впечатления монохромности. Я вспомнил, что в прежнее время город казался мне более цветным.

Воздух был сырым, и пахло подвалом. Я поежился и поднял воротник плаща. Некоторое время в нерешительности постоял, не очень ясно представляя себе, куда идти дальше. Когда не знаешь, что делать, лучше всего закурить, и я закурил. Тогда я повернул налево, где проходными дворами можно выйти к станции метро. Я пока не знал, нужно ли мне это, но там, в человеческой толчее легче забываешь о своем существовании и сосредотачиваешься на делах.

Я остановился у плаката — вот тоже дело! — все в порядке, он был, как и полагается, испорчен, не о чем было беспокоиться. Я подумал, что это должны бы уже заметить, и теперь убийце будет труднее достигнуть цели, так что скоро, пожалуй, я начну за него болеть.

Я припомнил вопросы к менеджеру, которые возникли у меня после вчерашней вечерней передачи. Первое: когда менеджер рассказал комментатору об изуродованном плакате? О последнем предупреждении, как сказал этот ушлый парень, уже накрутивший из одного звонка целую серию с невероятными требованиями и угрозами. Хотя... Кто знает, может быть, были и другие звонки. Но думаю, что тогда, сразу после выстрела, пребывающий в шоке менеджер вряд ли говорил ему что-нибудь об этом. Ведь и мне он рассказал о звонке не сразу. Виделся ли он с комментатором после встречи со мной или у того свои источники?

Второе: кто рассказал комментатору версию охранника? Того, оставшегося в живых, который обнаружил труп своего товарища, но которого тем не менее не было, и о котором комментатор во второй раз не упоминал. Так вот, кто рассказал это комментатору? Менеджер? Опять-таки вряд ли.

Третье: комментатор очень оперативно оказался на месте убийства. Кто вызвал его? Тот, не существовавший охранник, опергруппа? Не думаю, чтобы милиция.

И еще — о цветах: кто первый их увидел? А может быть, менеджер видел их, но ему просто не пришло в голову их считать? А комментатор поленился спросить. А может быть, их вообще было не четыре. Он мог и сочинить. Так, для пущей таинственности, для многозначительности — это вполне в его духе. Хотя мне почему-то кажется, что это как раз могло быть. Действительно, метка, выстрел, цветы — в этом есть какой-то порядок. Но такой?..