Валерий Попов - Запомните нас такими

— Берешься? — спросил Омар.

Другого пути у меня не было — откажусь, они и обратного билета не купят! Мы вошли с Омаром к режиссеру. Тот требовательно посмотрел на меня.

— Вопрос! — я уже входил в работу. — Вот там есть сцена на яхте. Двое сидят к нам спиной, не оборачиваясь. Женщина... м-м-м... в купальнике — и мужчина в белом костюме. Так вот — кто это?

Режиссер изумленно поглядел на меня.

— А вот это уже ты должен нам объяснить! — произнес он и откинулся на подушки, утомленный беседой.

Недавно в одном ленинградском театре услышал я такой разговор:

— Пьеса, конечно, слабенькая, но ко времени, будем ставить!

Не скрою, я сильно расстроился.

«Интересно, — подумал я, — разве какому-нибудь времени нужны плохонькие дома, слабенькие проекты, «так себе» одежда?»

Никакому времени они не нужны. А между тем, «времянки» эти не исчезают — наоборот, расширяют поле деятельности, пыжатся, кичатся, предъявляя все новые доказательства своей нужности и даже необходимости.

Уже выработался и распространился набор тем, каждая из которых служит как бы индульгенцией за литературные грехи. Причем грехи эти, как правило, вызваны не горячкой человека азартного, захлебывающегося, а небрежной уверенностью: тема «пробивная» — и так сойдет.

Когда-то с муками и страданиями пробила себе путь «деревенская проза». Прошла армия — остался обоз. Ничем уже не рискуя, собирает он «урожай». Теперь достаточно написать — «березушка» или еще лучше — «окоем», как сразу же без усилий попадаешь в число серьезных, знающих жизнь и главное — в число смелых писателей. Эта «обозная смелость» ширится (не тематически, а количественно), «обозники» объединяются и косятся высокомерно на «всех прочих».

Откройте любой журнал, план любого издательства — литературная вторичность затопляет их (не без помощи самих журналов и издательств).

Вот книга, оказавшаяся свободной в библиотеке, — «Современная повесть», сборник, издательство «Советский писатель», 1985 год.

Повести здесь самых разных достоинств, но тем — непременный дежурный набор (нынче важна тема, а не автор!). Вот обязательная сельская повесть — «К сыну» Леонида Фролова, автора нескольких интересных вещей. Но нынешняя — увы! Причем смущает отнюдь не деревенская география повести (ни в коем случае!) — огорчает набор деталей «детского конструктора», употребленный уже даже и не в сотый раз!

Уже по названию все ясно. «К сыну» — прочтет читатель, и сразу поймет: значит, честные, скромные деревенские жители поедут к сыну, «загнившему» в «проклятом городе» под сапогом мещанки-жены.

Так и есть! Знакомы все персонажи повести — скромный, совестливый Александр Васильевич, пьяница-балабол Витюха (несомненно превосходящий, однако, своими моральными качествами городских «упырей»)...

Интересно, сколько еще раз будут напечатаны подобные вещи, скольких редакторов еще смутят тени Шукшина, Казакова, Абрамова, которых очередной автор приведет с собой?!

Конечно, деревенская тема далеко не исчерпана, но читаешь произведения бесчисленных «последователей» — и кажется, что исчерпана!

Я за свою жизнь (как и любой мой ровесник) наблюдал три больших литературных периода. Первый период — до пятьдесят третьего года, с его романами-гигантами, подобными мастодонтам.

Второй период — шестидесятые годы, огромный культурный и литературный «ренессанс», появление целой плеяды ярких, смелых, веселых писателей, «возвращение» Бабеля, Платонова, Олеши, Булгакова, Зощенко. Счастлив был человек, живший и читавший в те годы! Какой интерес к литературе, какие споры — в кафе, в транспорте, в гостях! Именно необычность, талантливость, индивидуальность писателя котировались тогда выше всего!

Потом все это ушло. Все чаще слышал на встречах с читателями: «Какой это Казаков?.. Олеша?.. — детский писатель!». Снова «ушел» Бабель, меньше стали читать Зощенко — ну и других, менее знаменитых, гремевших в шестидесятые годы.

Ну, все естественно, наверно... Другой период. Пришло время «деревенщиков» (хотя открыл эти ворота, несомненно, Казаков). И вот сейчас — четвертый в моей жизни и в жизни моих ровесников литературный период.

Как-то вдруг пропал интерес к технике писателя, к особенностям литературного стиля. О таком и не услышишь сейчас — разве что в разговоре о западном авторе, например о Маркесе.

Всякое явление двояко — сыграли тут свою роль и «деревенщики», сурово отметавшие всяческие «выкрутасы». Но в результате после этого вдруг необыкновенно размножились писатели вообще без стиля, пишущие, как бог на душу положит, по принципу: чем обыкновенней, тем надежней — лишь бы «про то».