Валерий Попов - Избранные [Повести и рассказы]

И вот теперь — продолжение:

«Ты помнишь — она закончила там Высшую экономическую школу». «Ну?» «И возбуждённая дополученными там знаниями, приехала сюда. И встретила своего профессора, который преподавал ей тут экономику капитализма, гремел... Ну — она и набросилась на него. Кружил нам головы? А теперь — отвечай! Только для избранных, мол, у нас открывается филиал международной валютной биржи — сколько там у тебя скоплено? Десять тысяч долларов? Ну так давай. Сам же нам читал, что деньги не должны лежать мёртвым грузом, а должны работать! Давай... Ну — и обнулила счёт за неделю! Вот так. Плоды просвещения!» — грустно пошутил Стас. — «Куда-то не туда у них евро пошёл, у аналитиков...» — Стас махнул рукой. — «В общем, доучились!» Я уже готов был разделить с ним его отчаяние, но он меня живо отрезвил: «У тебя таких денег нет, естественно?» — как-то особо проникновенно произнёс он. «Ну знаешь!.. Моя дочь, конечно, не достигла таких вершин, как твоя — но денег отбирает тоже немало». «Вопрос снят», — произнёс он скорбно. — «Не представляю, как этому... профессору в глаза буду смотреть, если его встречу!» «Пусть она ему и смотрит!» — не выдержал я. «Да ты что? У него дочь — Катькина ровесница, вместе учились!» — вспылил он. — «Почему она должна смотреть ему в глаза?» Но тут задребезжал его телефончик, он слушал и бледнел как-то по кускам. Он выбежал, потом вернулся, вспомнив по меня. «Она в больнице», — пробормотал он.

Бар — пивная — аптека — больница. Широко с ним гуляем! Размах! Я дежурю в больничном садике и, наконец, появляется Стас.

— Врач сказал — это симуляция.

— В смысле?

— В смысле, кто действительно хочет покончить с собой — тот это делает. А это так. Для отмазки, как сейчас молодёжь говорит.

Я молчал. Добавить мне было нечего.

— Но коллеги не бросили её — проговорил Стас. — Вот — определили в эту корпоративную их клинику. У них, увы, часты нервные срывы! Но главное, — он снова впал в отчаяние, — у них там всюду мониторы висят с бегущими этими валютными кривыми — и все глаз с них не сводят, включая нянечек. Делает укол — а сама на монитор смотрит. «Приловленные», как Катька говорит.

— Да. Так они никогда не вылечатся! — сказал я.

— Да они и не хотят! — Стас воскликнул, — ...Катька абсолютно нагло со мной разговаривала! Профессора того, которого пустила по миру, «фуфельщиком» назвала. Все вы, говорит, старые марамои, одного хотите — чтоб молодая баба была, да ещё бы деньги вам зарабатывала!.. Просто я её не узнал. Что делать с ней?

— Ну — кто-то, вообще, есть у неё?

— A-а! Этот... мудила с Нижнего Тагила там сидит... Пушкина ей читает! — Стас в отчаянии махнул рукой.

Мы молчали.

— Но ты то хоть её понимаешь, нынешнюю молодёжь? — опять всё перевёл на меня, для этого и взял.

Я мог бы сказать ему, что совсем не понимаю её, нынешнюю молодёжь. Я лишь с удивлением гляжу, как они почему-то предпочитают сидеть на спинках скамеек, поставив на сиденья грязную обувь, но почему они это делают — не пойму. Может — не видели чистых сидений? А вымыть самим не приходит в голову?

— Пытаюсь, — произнёс я.

— Мы всё-таки держались чего-то... и жизнь держалась, — заговорил он. — Вот я, например, женился на Вале. И помню отлично, что никто, и ты в том числе, не советовали мне этого делать. Но я так решил. И сделал. И теперь несу свой крест. И не жалуюсь. И даже — горд прожитой жизнью!.. А у неё что есть? И Что я могу ей предложить? — он глядел на меня.

— Ну... я бы ей сказал... что ориентир есть простой. Если не сделаешь ничего хорошего — ничего и не жди. А сделаешь хоть что-то хорошее — уже и лучше... во всяком случае — тебе... на душе.

— Так вот иди и скажи это ей! — произнёс Стас. — Ты же знаешь, как они родителей «чтут»? А тебя, может, послушает. Всё же — инженер человеческих душ!

И я пошёл. По пути я настраивался на Катьку... какой она в детстве была. Такая нескладная девочка... на голову выше своих ровесников... стеснялась своего роста. Сутулилась. Не знала, куда руки-ноги девать... Интересно — поборола она свою застенчивость? Или — нет?

Стас побеспокоил меня через неделю. Я как раз думал — не выпить ли?

— Одевайся! Пошли. Вроде бы как свадьба у них...

— Надеюсь — это не новый брак? — брякнул я сдуру.

— Не, старый! — Стас сиял. — Но вроде как свадьбы не было у них. Вот, решили.

Ликование его не признавало транспорта. Семимильными шагами мы пересекли город. Вошли в довольно странный район... Вроде бы — центр. Прям за форпостом мировой культуры — Мариинским театром. Но ещё Гоголь запустение этих мест отмечал. Старые, одряхлевшие дома — двух-трёхэтажные. Просевшие сырые подворотни, забитые, кстати, мешками с мусором. Совсем, что ли, не убирают тут? Лишь гудят мухи, в тишине и жаре. Ни одной машины не проехало. Кто-нибудь проживает тут? Вот. Машина. Но — поменьше бы таких машин. Ржавый остов допотопного тупорылого «Москвича», весь забитый рваными целлофановыми пакетами с вылезающим мокрым мусором. Сонное жужжание бронзовых мух.