Дэвид Духовны - Мисс Подземка

– Что такое? – спросила Эмер. Пусть ненадолго и отвлеклась от своего любовника, она с изумлением обнаружила, до чего молниеносно уловила это простое скольжение мужчины в ненависть к себе и созвучный женский порыв вытащить мужчину из этого созерцания пупа, самоотрицающей мужской тьмы.

Кон не спешил поддаваться – как любой мужчина, привычный быть в центре внимания. Заговорил на излете долгого выдоха.

– Так или иначе. Видимо, обленился.

Вот это “так или иначе” – вранье, Эмер это знала. “Так или иначе” покрывало все, о чем, как ему казалось, он пока не готов был ей рассказывать, но придется, если они как-то продолжат знаться. “Так или иначе” – задернутый занавес.

– Я обленился или родился ленивым, и у меня кишка оказалась тонка сидеть одному в комнате и печатать. Наверное, хотелось больше веселья, и вот пожалуйста, я теперь непишущий неактер – никто.

– Тебе и впрямь пора перестать хвастаться. Некрасиво это, – сказала Эмер.

Он улыбнулся, но продолжил грустить.

– Мне уже за сорок, а я только начинаю. Еще я много озвучкой занимаюсь.

– У тебя приятный голос.

– Ты так думаешь?

Эмер встала и подставила рот под кран в ванной. Этот мужчина слишком умен для актера. Экая жалость. Мужчиной быть трудно – при всех требованиях к мирскому успеху и прочему изгнанию драконов. Плевать. Но нет, не плевать все же. Опыта с мужчинами у нее была не тонна, однако Эмер достаточно отчетливо понимала, что мужчина в определенном возрасте, еще не убивший дракона, – опасная, скорбная штука. Эмер казалось, что никак не утолить ей жажды. Она хлебала холодную воду крупными глотками, будто пыталась смыть что-то, утопить или же напоить некую глубокую, заброшенную, иссохшую нужду.

Она словно раскололась надвое, будто Кон – часть ее самой, может, мужская часть ее ума, а может, зародыш мужского – та часть, которой казалось, что она способна играть быстро и привольно с властью и присвоением; эта часть чувствовала, что способна на все, мощна достаточно, чтобы отправиться в мир и там переиначивать, лепить другие формы, как ребенок лепит из пластилина. Она вспомнила одну старую цитату из Эмерсона о не-писательстве, о неуважении к своему “гению” или чему-то в этом роде, а затем о том, как прочтешь свою историю у кого-то другого и от этого осознания почувствуешь колкий стыд и тоску [152] Отсылка к очерку американского поэта, философа, публициста, просветителя, мыслителя Ралфа Уолдо Эмерсона “Доверие к себе” (1841). . То, что полагалось сделать тебе, совершил кто-то другой. Эмер хотелось, чтобы Кон ушел. Потому что она тоже хотела стать писательницей, когда была ребенком. Его не-писательство подогрело в ней желание писать. Она хотела, чтобы он ушел и она смогла начать.

Но хотела она и чтобы он остался. Хотела сказать ему, что в точности понимает, о чем он толкует, и что она проживает именно это же. Но затем спохватилась: на самом-то деле она ничего не знает об этом мужчине.

Бросила пить холодную воду и вернулась в постель.

– От секса пить хочешь, а? – спросил он.

– Да, – соврала она и подумала: “Первое вранье этому мужчине”.

Вспомнила газетную статью о том, как маленькая ложь открывает путь большей лжи, что такое вот привыкание – или канавка, по видению Эмер, – закладывается в амигдале, в том самом злосчастном так называемом рептильном мозге, что, когда произносится маленькая ложь, она буквально прокладывает дорожку многим другим вракам, крупнее, от грунтовок до асфальтовых шоссе и далее, до скоростных магистралей, такой вот скользкий склон криводушия.

– Мне скоро пора на работу, – сказала она, что вообще-то враньем не было, но могло бы. Она в некотором смысле хотела остаться одна.

Кон встал и сунул левую ногу в трусы. Почти в полной тьме, подсвеченной лишь косым светом из ванной, она глянула на его обмякший член, висевший эдак понуро влево, а не гордо указывающий на небеса, как накануне вечером; быстро отвела взгляд, будто пялиться на вялый член – хамство, все равно что слишком надолго уставиться на автокатастрофу: чересчур все мягкое, уязвимое. До чего же давно не видела она это так близко, так лично. Эмер подумалось, что она бы хотела вновь придать ему крепости.

Кон поднял взгляд и сказал:

– Есть что-то. Ты чего-то недоговариваешь.

Застегнул джинсы – молния, не болты. Она понимала: это, возможно, что-то значит, что-то говорит о стиле и о том, хиповый Кон или нет, пытается ли он выглядеть младше своих лет или не пытается, но вспомнить не могла, как не могла вспомнить, какой карман с банданой означал, верхний ты или нижний в гей-тусовке, или какие цвета присвоили себе Блады и Крипы [153] Bloods (“кровавые”, цвет – красный), Crips (“калеки”, цвета – синий, голубой, серый) – уличные афроамериканские группировки. . Все эти знаки и обозначения, которые ей были известны, но забылись и смешались, делали ее невеждой, а иногда и грозили опасностью. И каждые несколько лет позывные менялись – как те боги, как эти боги, думала она, но нет, боги-то остаются.