Дэвид Духовны - Мисс Подземка

Оба продолжали смотреть друг на дружку.

Кон добавил:

– Моя байка про подземку. Конец.

Эмер потянулась вперед и поцеловала его. Первые поцелуи всегда ужасно неловкие, словно губы и язык незнакомца говорят на чужом для тебя наречии и надо условиться о неких общих понятиях – грамматике языка и губ. Но не в этом случае. Получалось так, будто они уже целовались прежде, много-много раз, говорили на одном и том же наречии, и рты их не забыли.

Кон остановился на миг, отодвинулся и произнес:

– Я не хочу, чтобы ты проехала свою станцию.

– Мне насрать. И на всякий случай: я такими словами не выражаюсь. Я никогда не говорю “Мне насрать”. И никогда не целуюсь со знакомыми чужаками в поездах.

Кон рассмеялся.

– Мне насрать, – сказал он и добавил: – Сколько у нас времени? Когда тебе надо сойти?

– На Ямайке, – ответила она, очаровательная донельзя. – Поехали прямо так до самой Ямайки.

До Ямайки они не поехали. Вернулись в квартиру к Эмер. Пока они шли по улице к ней домой, взявшись за руки, она была убеждена, что выполняет повеление некоего незримого кукольника, но в то же время никогда прежде не чувствовала себя такой шальной, такой наполненной собственной свободной волей. Эксгибиционисткой она по натуре не была, и школьный пыл этой авантюры, которую она начала в поезде “Эф”, ее смутил. Домой с этим мужчиной она явилась счастливая. Папа все еще держал вахту и одарил Эмер взглядом нешуточного гаитянского осуждения, который Эмер расшифровала так: “Двое мужчин за один день?” Подумаешь, она взрослая женщина, и он не ее папа.

Вот это ощущение, что они сейчас одновременно и от мира и не от мира сего, одновременно и люди свободной воли, и пешки, придало ночи сверхъестественное свойство: привычные правила отменены. Никаких разговоров о контроле зачатия. Или о болезнях. Они бросились друг на дружку, не успела дверь за ними затвориться.

Ладонь Кона легла на колено Эмер и пустилась в неспешный, игривый путь к бедру и выше, Эмер размахивала руками и пыталась нащупать выключатель у себя за спиной, чтобы они невесть чем занялись в темноте. Кон поймал ее руку на выключателе, накрыл своей и включил свет обратно. Она смотрела на него. Он улыбался.

– Мне за сорок, – сказала она и выключила свет.

Другой рукой он уже ласкал ее между ног. Она вся намокла, до полной неловкости, и задумалась, с чего ей вообще стесняться страсти, ее материального подтверждения, и что это за мир такой, в котором это хотелось бы скрывать? Ее разум уже улетал отсюда. Его губы изгоняли любые мысли. Эмер представилась мочалка на черной меловой доске, как она вытирает все начисто. Губы Кона – такой вот научно-фантастический прибор, как в “Людях в черном”, который делает так, чтобы ты обо всем забыл. Уж если его губы на такое способны, задумалась она, что же умеют остальные части его тела? Он вновь поцеловал ее, и она перестала задумываться. Пальцы Кона медлили вверху между ее бедер, гостеприимно скользких.

– Неловко, – сказала она.

Он вновь включил свет.

– За что?

– Просто так.

– Тебе неловко за то, что завелась?

– Видимо.

Он взял ее руку и прижал к красноречивому бугру у себя на штанах.

– Видимо, мне тоже неловко. – Он улыбнулся.

От желания и предвкушения у нее закружилась голова.

– Ох, батюшки, вот те на, тебе-то и впрямь неловко.

– Не уверен, что мне вообще когда-либо бывало так неловко.

– Экий ты неловкий парень.

Теперь уже он выключил свет.

– Спасибо, – сказала она. – Мне за сорок.

– Я уже понял. Мне тоже. Тебе сорок с чем?

– Тридцать восемь.

– Едва-едва за сорок.

– Давай оставим эту тему?

– Можешь оставаться тридцативосьмилетней сколько влезет.

Его рот вновь нашел ее губы. Она ощутила, как раскрывается во тьме навстречу некоей синестезии: не совсем осознавала, где заканчиваются ее губы и начинаются его, что тут его тело, его удовольствие, а что – ее. Все казалось всеблагим безумием, сном наяву.

Снимая платье с ее плеч, он стряс ткань вниз по ее телу, а не стянул через голову, для этого ему пришлось преклонить колени, а когда платье пало грудой к ее ногам, он остался стоять на коленях.

Ей сделалось одиноко – пока его губы не соприкоснулись тихонько с ее животом, руки не взяли за задницу и не потянули трусики вниз, туда же, где легло платье, – к ее ногам, в накопление доказательств, как пророчество.

Эмер прикинула, достаточно ли она занималась последнее время физкультурой, но тут же велела себе заткнуться и получать удовольствие. Язык Кона затрепетал у ее пупа, приятно, пусть Эмер и забеспокоилась, не свалялся ли там пух; впрочем, не успела она пошутить, Кон продолжил путь на юг, до последней станции на этой ветке. Он стоял на коленях перед ней, словно она – некая богиня, и от молитвы его языка она ощущала себя божественной. Как же давно этого не было, как же, нахер, давно. Эмер чуть не плакала.