Андрей Наугольный - Ещё поживём

Различия между жертвами и палачами колеблются, стираются. Согнанные в один вагон ЛТП-шники — жертвы: Француза побили, закинули внутрь, как мешок с картошкой. Но при помощи водки эта инертная масса легко выходит из берегов и становится угрозой для всех.

Сильней всего внимание читателя притянуто к Гореву. Глубокое, вроде бы, существо, замечающее чистоту снега, помнящее смерть армейского товарища в проводах. Но этот же Горев, получая указание «усмирить» зачинщика, молотит его, уже не опасного, жалкого, просто вымещая свой ужас. И опять, как в «Счастье ножа», мы не знаем, убит ли несчастный Француз-Монзиков, или это только очередной кошмар во сне. Это шок, но на самом деле, честно описано, настолько тонка грань между праведным гневом жертвы и слепой яростью палача.

Кстати, о палачах. Есть, почти палач, Браток в «Линии фронта», он хватает человека, вступившегося за кого-то, кого бьют… Хватает заступника и пишет на него протокол «за изнасилование проститутки»: «Так всё было, Фролова? Видишь, она согласна». Но Браток еще не очень закаменел в своём самодурстве. Он легко отвлекается на водку, принесённую Горевым, и отпускает заступника. То есть, это ещё не совсем палач.

Один из самых явных палачей — Сафар, обнаглевший «дед», спит среди бела дня, любит распускать руки и участвовать в скользких ситуациях. Есть также весьма похожий на него Самед, «душман обкуренный» — этот может любого изувечить, «и не оторвись он на ком-то — сам себе сделает харакири». Задача таких типов — «жрать, насиловать, убивать». Между Сафаром и Самедом столько общего, что у них мог быть один прототип. Но, если проследить внимательно, каждый из них был Калифом на час, каждый попадался и тоже был раздавлен, то есть, становился жертвой.

А их милицейская модификация — это, конечно, Самурай в рассказе «Дебри». С ним всё сложнее, ибо каждый персонаж Наугольного важен не только сам по себе, но во взаимосвязи с главным героем, тем же Горевым. И как ни отвратителен Гореву Самурай, с его подлым наездом на невиновного, с его гнилыми зубами и гнилыми установками — это не плоский образ. В самый, казалось бы, мрачный момент провала операции Самурай начинает… танцевать. Что, на этот раз, вытворила загадочная, пусть не русская, а восточная душа? Вырвалась наружу некая необъяснимая энергия! И всё преобразилось волшебно, и опять не знаешь, ненавидеть или жалеть Самурая. А корреляция с Горевым, который оказался в опасности, благодаря Самураю, особенно выразительна. Да, посадили Самурая, так ему и надо. Но, есть ещё «я» — Горев, который тоже не ангел. Неужели «ад — это только другие»? А мы сами? Есть и в Гореве что-то тёмное, скрытое от нас, автор даже не договаривает, что именно. Но от этого совсем уж не по себе.

Здесь мы подходим к характерной черте наугольновской прозы. Он использует приём неявного, отражённого показа Горева через других персонажей. С одной стороны, Горев выше других по уровню, тоньше, умнее. И потому, наверно, более человечен. Но это его держит на расстоянии — значит, более одинок. Но, с другой стороны, он и более уязвим, не защищён от боли. И преступным слабостям подвержен не меньше, а больше. Главное же его отличие от других — не то, что он не падает. Нет, падает, но сам осознаёт это. Горев, избивший зачинщика, терзается совестью, как мамиными глазами. Горев, предавший и пропивший родовое гнездо, неудержимо трезвеет. Горев, после длительной хулы приятеля в сторону Бога, измученный своей никому-не-нужностью, неумело становится на колени в храме. Ибо, только упав, можно подняться по-настоящему. Только познав пропасть, оценить небо.

Действующие лица книги «ПМ» часто оказываются люмпенами, бомжами, людьми, сошедшими с колёс: Француз в «Мусоре», Лёха в «Напоследок», нищий в лыжных ботинках в «Беднее любого нищего», дядя Гоша в «Продаётся дом»: «Всё глумлюсь, кучу»… До этого один шаг, если не остановиться. Но в том-то и дело, что Горев — которого злит угрюмая текучка службы и низость человеческая — он уже это понял и остановился. Поэтому книга «ПМ» грустна, но правдива и поучительна.

Ещё одна особенность: рассказы от третьего лица чередуются с рассказами от первого лица, а страстотерпца Горева сменяет страстотерпец Наугольный. Автору и хочется освободиться от своего негативного опыта, носителем которого становится Горев, и в то же время его утомляет эта фигура. Наугольный хочет обратиться к читателю напрямую, без посредников. Накипело. Пример — рассказ «ПМ». Мучительный монолог о времени и себе, где внимание перемещается от оружия к писательскому перу. Человек мало-помалу осознаёт защитительную и организующую роль творчества. Слишком больно жить. Жить и писать — это уже вариант.