Андрей Наугольный - Ещё поживём

— Я у вас допрос проведу! Можно?

Ник Ник поморщился, но разрешил, куда денешься, дело прежде всего… Дело — это запал к чьей-то судьбе, пока безликой. Фитиль… Дело — жалкая кучка бумаг, а вся жизнь человеческая в них уместиться может, там она в закорючках казенных, и не выцепитъ её уже, и перетянет бумага душу, растворяя её в чернильной правде, будто тебя никогда и не было…

А Ленка покрутилась ещё немного, повертела задом, поводила носом, повынюхивала — пьют, нет — не пьют, пьют! Выпила с нами, точнее — снизошла до выпивки… И коротко поведала о том, что у неё за клиент. А клиент — обычное дело, карманник-гастролёр из Чебоксар, зелёный совсем, но срок один уже отмотать успел, так что, на крючке…

А история его — анекдот, кадр из фильма. Он промышлял в троллейбусе и забрался в карман к гражданину Н., который, в свою очередь, оказался милиционером и возвращался домой из школы милиции, где его обучали тонкому ремеслу оперативной работы, т.е., натаскивали на сыск…

Вот она, удача! Он, естественно, проявил бдительность и задержал вора, но! Он не задержал свидетелей, а в переполненном троллейбусе они, конечно, водились, так что, прокол… Теперь вор мог от всего отбояриться, отречься — мало ли что! Час пик, качнуло, неудачно упал, а значит, имел реальную возможность соскочить и заодно поиметь Ленку, у которой, если что и было в запасе, так это только его первая судимость, не густо…

…Действительно, эпизод из популярного фильма. Но там — искусство… А искусство — это штрих, деталь, мелочь, распознавая которую, можно добраться и до целого, до сути его, так в фильме из обыкновенной кражи незаметно вырастает яркая картина произвола, а здесь никто про фильм и не вспомнил, текучка, вчерашние щи, всё истоптано, не тропинка — тракт… Тривиальный мотив…

Привели клиента, живой такой паренёк, ни тени уныния… Но Ленка (в миру — Елена Павловна) — кремень, жрица доморощенная, службу знает, вмиг тоску на него нагнала… Тюрьма — это тюрьма, с любого спесь собьёт, и не таких обламывали, в общем, заскучал клиент, потерялся, забормотал чушь несусветную. Вот она — цена свободы, сам на себя уже доносить готов…

А Ленка повеселела и ушла поболтать к товаркам, поделиться быстрым своим успехом, а клиента повесила на меня: посторожи, мол, Андрюша, я мигом… И Ник Ник ушёл, старый приятель к нему заглянул, они и сорвались до рюмочной, куда же ещё… А мы остались сидеть — нос к носу, оба — с тоской в глазах. Только вот тоска-то у нас была разная, у меня от тошноты происходящего, а у него от полной безнадёжности в перспективе, затравили парня и свободу его, да, наверное, ничего она и не стоит — его свобода, раз легко так её у него отнять. Недостоин он её, мелок, туп, слаб…

Но что-то зашевелилось во мне, винтик с резьбы сошёл… «Раздавят парня, — думаю, — как червяка дождевого, и не вспомнят потом, где им. Тут таких — тысячи… Сгорит — как прошлогодняя листва, и пепел по ветру — ещё одна жизнь. Эх, пойти бы в рюмочную, где он там, этот Ник Ник?»

И он, воришка неудачливый, вдруг это понял, задёргался, начал ёрзать на стуле… Туда-сюда, как маятник. И говорит вроде бы уже, но слов не слышно, гудение скорбное, телепатия… Наконец он не выдержал и забормотал вполне отчётливо:

— А вы не могли бы мне сказать? — Пауза, глаза как у больной собаки, на задние лапки встал, бедолага. — Извините, конечно, что спрашиваю, только мне помочь некому, а все мы — человеки… Беда с каждым может случиться… Да? Скажите, а, вот, если я у мента кошелёк вытащил, что, разве свидетели не нужны, приговор подписан или как?

Он стоял на коленях, поставили они его, и всегда будут ставить, но он-то ещё не сдался и искал лазейку, и я был его последней надеждой… Дурацкая ситуация, его свобода — в моих руках, а я — сам, будучи рабом этих стен, я знал, что это такое… Я не мог запретить ему дышать. Я не мог ему не помочь…

— «Или как»! Телевизор нужно смотреть, разговорчивый ты наш, — еле-еле прошептал я (а вдруг подслушка стоит, дискредитация, хлопот не оберёшься)…

Он просиял восторженно (сообразил, видать, бродяга) и радостно так закивал мне… Поросёнок, что делать? Я кивнул ему в ответ, как сообщник… Его благодарность не имела границ, совершенно другой человек, че-ло-век… Когда-то это звучало гордо, потом не очень, а сейчас вообще никак… Не звучит!

А потом прискакала Ленка, ничего не понимая, набросилась на него, не получилось, подняла крик — никакого просвета, чистый лист, и страха нет. Кричи-не кричи, исчез страх… И пришлось ей, тигрице нашей, сворачивать свою бурную деятельность. Блистательное поражение: клиент счастливый — на нары, она в гневе — на обеденный перерыв… «До свидания, Ленок, удачной тебе охоты, мы с тобой — одной крови», — внезапно развеселившись, подумал я, без особого злорадства подумал, честное слово…