Lena Swann - Искушение Флориана

На противоположной, рвано и косо освещенной фонарями панели быстро, не замечая ничего вокруг, шел юноша — а за ним, в сточной канавке мостовой, быстро бежала черная крыса тени.

Наросты на обрубках верхних ветвей в ноль обкорнанных платанов между домами в точности копировали букеты терракотовых каминных труб над невысоким жильем на фоне черного уже совсем неба — так что частокол продолжался без перерыва.

Духота была мучительна — жара не отступала даже с началом ночи. Флориан свернул с главной улицы, в темноте на автопилоте подсознательно стараясь держаться азимута «к реке» — как гуливал при свете дня неоднократно, — и вошел в квартальчик совсем уже роскошных (в особом, британском, аристократическом понимании роскоши: убогих и плоских снаружи — и крайне модных, но по моде трёхсотлетней давности, внутри) четырехэтажных кирпичных домов, где на каждом входе (как и в доме Дьюхёрста) был всего лишь один звонок, а не много: возле одного из домов дежурил с овчаркой охранник, обходя его по квадрату, как зону для заключенных, а на нижнем этаже в рамке раздернутых тяжелых бархатных штор виднелась столовая, стилизованная под темные картины Рембрандта — с темными зеленоватыми золотом тиснеными свиными кожаными обоями и подлинниками тех самых картин на стенах, под которые комната была декорирована, — за круглым столом с ковровой скатертью сидела пожилая очень худая дама со строгим пучком и, на противоположной от нее стороне — совсем молодой черноволосый человек, — на столе были два бокала вина, — и оба сидящих почему-то молчали и не двигались, — и от этого тоже почему-то сделалось жутко и захотелось поскорее отвернуться и уйти.

Выйдя вновь на проезжую улицу, Флориан поразился тому, что лица всех встречных прохожих — мрачные, что на лицах их — как будто бы запечатлена какая-то одна и та же, общая, жуткая, угрюмая, невыговариваемо-страшная тайна. Флориан вдруг почувствовал себя мучительно одиноким — в этом городе, в этом мире. И уж радостью радостнейшей возрадовался — когда вдруг — в домике попроще, поплоше, — увидел на стекле над дверью подъезда зависевшийся с давно уж позабытого Пальмового Воскресенья приклеенный крест — из желтеньких, выгоревших на солнце и высохших связанных между собой пальмовых листьев. Окно над входом в этот дом горело: зайти? отогреться душой? поговорить? но как, как, какими словами я смогу выразить всё то, что понял сегодня — как, не напугав до смерти простых людей, я смогу им всё это объяснить? Господи, все любопытствуют, что Ты делал первые тридцать лет Твоей жизни на земле, — раз об этих тридцати земных годах нет никаких свидетельств. А я знаю теперь, чем, Господи, Ты был занят первые тридцать лет Твоей земной жизни: Ты набирался метафор! Чтобы Божьи истины перевести на доступный земным падшим людям язык!

Флориан, не веря счастью, почувствовал на лбу крупную, увесистую каплю дождя — и вот посыпались с неба теплые глицериновые стереоскопичные ягоды — смачно разбиваясь и о жаркий асфальт, и о перемычки сандалей Флориана, и о его щеки. И вдруг расцвел и распустился вокруг него без предупреждения вновь благоуханный цветок на небесах где-то записанного воспоминания — и так ясно увидел он себя под другим дождем — да не таким теплым — а холодным шквальным ливнем, осенью, с грязным, мокрым (и скользким! ох каким скользким, когда, не поспевая, бежал за бушевавшим Панайотисом) ковриком цветных листьев — в тот самый день, когда Йотис поскандалил в больнице с охранниками и капелланом, и Флориан еле Йотиса вызволил и утащил из больницы на улицу — от ареста подальше.

— И не смей их оправдывать! — орал Панайотис. — Флориане, извини, конечно за… «неполиткорректность», — с передразнивающим издевательством на последнем слове, грозным голосом наверстывал даже и на улице, в ливень, разборки Йотис, — но только дурак, или человек в Бога на самом деле не верующий, или крайне непорядочный евро-озабоченный политикан, способен сказать, что все религии якобы поклоняются «одному и тому же богу»! Они что — читать не умеют?! Или мозгами двигать разучились?! Достаточно просто внимательно прочитать, как та или иная не-христианская религия представляет себе «бога», характер «бога», качества «бога», действия «бога», и как они представляют себе посмертную жизнь, и как они представляют себе рай, — чтобы понять, что в действительности все без исключения не-христианские религии рисуют вместо «Бога» разнообразные портреты князя мира сего, сатаны, — и именно ему, а не Богу, поклоняются, — и ни одна из не-христианских религий ничего общего с Христом, с христианством и с истинным Богом, Которого открыл людям Христос, не имеет. Христос четко сказал: «Все, кто приходили до Меня, — воры и бандиты. А все, кто придут после Меня — это лже-христы и лже-пророки, не верьте им и не ходите вслед них». Кроме того, Христос неоднократно прямо говорит: «Я — единственная Дверь, кто войдёт Мною, тот спасется» и «Никто не приходит к Богу, кроме как через Меня». Или ты считаешь, что Христос врал?! Нет иного пути к Богу — кроме как через Христа. Все остальные двери ведут, увы, в погибель. Все религии на земле, кроме христианства, поклоняются «князю мира сего» — сатане. Это — многоцветные и разнообразные ловушки князя мира сего. А я (да и ты, извини, тоже, брат!) просто по профессии обязаны разоблачать клеветников и сатанинских наймитов-имитаторов, которые заманивают души людей в ложные двери и ведут их в ад. Апостол Иоанн прямо предупреждал, что те, кто после прихода Христа отвергают Его, оказываются Христа принять, — в тех действует дух антихриста.