Эрнест Гейнс - И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман

Иногда мы отвечали "да", иногда "нет".

Как-то вечером, сразу, как мы вернулись с поля, Боун созвал нас к большому дому. Когда мы вошли во двор, было уже темно. И по обе стороны от Боуна на веранде стояли люди с фонарями. Он сказал, что хозяин плантации больше не он, а конфедераты. Мы слышали про конфедератов. Мы слышали, что конфедераты требуют назад свои земли, и даже слышали, будто там-то и там-то плантации вернули бывшим владельцам, но нам и в голову не приходило, что такое случится и у нас. Тут же все время были солдаты и цветные политики, так как же конфедераты могли заполучить плантацию? Для чего же тогда солдаты? Для чего же тогда политики? Для чего же они войну вели, как не за то, чтоб освободить нас?

Боун отвечал, да, они вели войну, чтобы освободить нас, но теперь они хотят снова объединить страну. Хотят ее объединить во что бы то ни стало. Иначе, сказал он, конфедераты будут без конца избивать и убивать людей. Мы спросили: почему же они не могут прислать еще солдат? А он сказал, что янки уже устали воевать за нас. А некоторые так просто жалеют, что вообще ввязались в эту войну. Кроме того, янки увидели, что на Юге теперь можно нажить хорошие деньги. Югу нужны деньги, чтобы подняться на ноги, а янки могут эти деньги ссудить. На этом они и сошлись: конфедераты получают назад свои земли, а деньгами для этого им ссужают янки.

Он с нами расплатился, и мы пошли в школу советоваться. Одни считали, нужно уходить, другие уговаривали остаться.

— Куда идти-то? — спрашивали мы. — Раньше все было ясно. Мы уходили оттуда, где были рабами. А куда идти теперь, раз Боун сказал, что янки про нас и думать забыли?

А некоторые добавляли:

— Останемся и поглядим. Мы больше не рабы. Если не понравится, тогда и уйдем.

Мы отправились по домам уже за полночь. Половина людей все же ушла. На этот раз я была среди тех, кто остался.

Через два дня явился владелец. Боун уехал, уехал учитель, цветные солдаты, цветные политики. Те, кто остался в поселке, собрались у большого дома послушать нового хозяина. Он стоял на веранде, там же, где два дня назад стоял Боун. Высокий, худой, узколицый. И в своем конфедератском мундире, даже с саблей на боку. Он сказал, что он полковник Юджин Дей. "Надеюсь, я здесь больше не увижу ни черномазых солдат, ни черномазых политиков, — говорит и смотрит на горстку тех, кто остался в поселке. — Школа закрывается, пока я не найду вам хорошего учителя. — Он опять оглядел нас, не скажет ли кто чего-нибудь. — Плата остается прежней, пятнадцать долларов мужчинам, десять женщинам. Но до конца года я наличными платить не смогу. Можете брать в счет этого еду и одежду в лавке. Если это вам подходит, оставайтесь, не подходит — отправляйтесь догонять вашего труса республиканца и черномазых бездельников, которые сбежали отсюда два дня назад".

Если бы полковник Дей сказал мне это на неделю раньше, я бы тут же повернулась и ушла. Но после того, что нам сказал Боун, мне уж было все равно, что идти на Север, что оставаться на Юге. Ладно, останусь здесь и буду стараться для себя и для Неда. Если узнаю про место, где жизнь полегче и ученье для Неда получше, уйду туда. А до тех пор останусь тут.

Это опять было рабство, самое настоящее. Ни цветных солдат, ни цветных политиков, ни цветного учителя. Учитель теперь был белый. Но приезжал он только зимой, когда погода была такой плохой, что выгонять детей в поле не было никакой возможности. Пропуска, как в годы рабства, тому, кто хотел уйти с плантации, больше не требовалось. Но тебя могла остановить тайная группа, и приходилось говорить, что ты с плантации полковника Дея. Хотя янки ушли и бюро свободы больше не было, они продолжали истязать и убивать, даже больше прежнего. Цветные писали жалобы в Вашингтон, иногда несколько человек договаривались, набирались храбрости и сами отправлялись туда, но солдат оттуда так и не прислали. Дельцы-янки, деньги янки, чтоб Юг снова встал на ноги, — это пожалуйста, но только не солдаты. Нас бросили на произвол судьбы — работать до изнеможения или умирать.

И тогда люди начали уходить. Они и раньше уходили. Пока было рабство, люди пытались выбраться с Юга. Хозяева и патрульные гнались за ними с собаками. Хорошего раба, сильного работника, приводили назад на плантацию и избивали. Некоторые хозяева клеймили своих рабов. А смутьяна, который пытался бежать не первый раз, продавали торговцу в Новый Орлеан. Если беглец сопротивлялся, его там же на болоте и приканчивали. Один человек, которого я знала, ни за что не хотел идти назад, и его пристрелили. Он сказал, что пусть уж лучше его убьют как собаку, а назад он не пойдет, и разорвал рубашку на груди, чтоб стреляли прямо в сердце. Они его убили и бросили на растерзание стервятникам.