Эрнест Гейнс - И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман

Фикс перевел взгляд на женщину, которая, опустив голову, сидела на кровати. Она давно уже не плакала, но так и не подняла головы, ни разу ни на кого не взглянула. Потом Фикс посмотрел на малыша, которого держал на коленях, и погладил его по ножке.

— Знаешь ты этого мальчика? — спрашивает он и поворачивается так, чтобы видеть Жиля. — Это наш маленький Бо. Нет у него больше папы. — Фикс глядит на Жиля пристально, он ждет: Жиль как следует должен это прочувствовать, а потом кивает на сидящую на кровати женщину. — А эту женщину, что тут сидит, ты знаешь? Это Дусетта. У нее нет больше мужа.

— Мне очень жаль, папа, — говорит Жиль. — Я сделаю все, что в моих силах, для маленького Бо и для Дусетты.

— Конечно, ты все сделаешь, — говорит Фикс. — Мы все не пожалеем сил и сделаем для них все. Но вот сейчас, прямо сейчас, ее муж, его отец, твой брат лежит мертвый на холодном столе в морге, а мы сидим тут и не делаем ни черта, а только языками треплем. Что ты на это скажешь, Медвежонок-Жиль?

Жиль опустил голову и не ответил.

— Я сидел здесь и ждал, долго ждал. Я ждал всех своих сыновей, но тебя особенно. Мы тебя послали в УШЛ. В нашей семье еще ни разу никто, кроме тебя, не входил в футбольную команду УШЛ. В нашей семье никто, кроме тебя, не получил высшего образования. Он образованный у нас, вы это знаете, Альфонс, Огюст? Мы ждали его с таким нетерпением, мистера Образованного из американской сборной. И что он говорит? Он говорит, что никуда не поедет. Он говорит, надо сидеть на месте и плакать вместе с женщинами. Потому что он хочет играть в американской сборной. Того, второго, я могу понять. Ему надо продавать свинячьи потроха. Способностями он у нас не отличался. Начальную школу окончил, и хватит с него. Но этот… сколько он учился еще до университета.

— Ничего мы тут не делаем, только время тратим зря, — снова встревает Льюк Уилл. — Мейпсу давно уже надо помочь.

— Без сыновей я не поеду, — отвечает Фикс. — Со мной должны быть все мои сыновья. Раскола в семье не потерплю. Это семья. Семья. Поедут все или никто.

— А черномазые пусть стоят себе с дробовиками и мы их даже к порядку не призовем? Им нужна война, так будет им война, — говорит на это Льюк Уилл.

Еще какие-то двое его поддержали.

— Мне нет дела до твоей войны, Льюк Уилл, — сказал, как отрезал, Фикс. — Меня интересует лишь моя семья. Если двое моих сыновей полагают, что брат их не стоит того, что ж, семья сказала свое слово. А меня интересует только моя семья.

Жиль поднял голову и посмотрел на отца. Жиль плакал.

— Мне очень жаль, папа, — сказал он.

— Жаль, Медвежонок-Жиль? Чего? О чем ты сожалеешь?

— Обо всем.

— Это не ответ. Объясни — о чем.

— О том, что случилось, папа. О нашем Бо. Мне жаль всех нас. Мне жаль, что ты считаешь, будто я против тебя. Мне жалко этих стариков в деревне. Да, папа, их мне тоже жаль.

— Ну вылитый Иисус Христос, — говорит Фикс. И осеняет себя крестным знамением. — Вылитый Иисус Христос посетил нас грешных, слышите, Альфонс, Огюст? Скорбит душевно обо всем на свете.

Двое стариков, оба тощие, сидят прямые как столбы и ни слова не говорят.

Фикс все смотрит и смотрит на Жиля. Потом его голова начинает слегка покачиваться: назад-вперед, назад-вперед, но чуть-чуть, заметить это почти невозможно. Чем дольше смотрит он на Жиля, тем сильнее покачивается его голова — назад-вперед. Черные кабаньи глазки сузились, почти закрылись. Он все смотрит на Жиля, смотрит на него так, словно ни доверия, ни веры, ни надежды — ничего на свете не осталось. Потом резко дернул головой.

— Покинь мой дом, Медвежонок-Жиль, — говорит. — Уйди. Ты на кровати своей матери сидишь. Здесь ты родился, здесь родился Бо, здесь все вы родились. Твое прикосновение оскверняет эту кровать. Иди на поле. Гоняй мяч. Пусть это будет тебе вместо семьи. Может быть, оно возложит цветы в День Всех Святых на кладбище. А тебя я больше не хочу видеть в этом доме и на этом кладбище. Уходи. Иди гоняй мяч.

Жиль ушам своим не верит. И все, кто там сидит, тоже не могут поверить своим ушам. Жиль глядит отцу в лицо, что-то хочет сказать, но язык его не слушается. Маленькие, темные глазки Фикса на широком загорелом лице говорят яснее ясного, что старик не шутит.

— Фикс. — Худой старик, сидевший к нему ближе всех, наклоняется и трогает его за плечо. — Фикс, — повторяет он.

— Я мертв, Альфонс, — говорит Фикс. — Мой мальчик, тот самый, на которого мы все надеялись, для которого вкалывали, не жалея сил, для которого всё приносили в жертву… Я умер, лучше б мне лежать сейчас в земле, рядом с моей Матильдой.