Алексей Кобленц - Оставшиеся шаги

Тут вышла штука. Штука, прямо, нехорошая. Попросили Лопухова написать заявление «по собственному» на работе. Он то ли выпил, что ли, а то ли еще, там, что — никто не разбирался. Ну и уволился, а тут давай, надо еще что-то искать — семья. Пришел в одно место в отдел кадров, стал разговаривать, что да как. Говорят, к начальнику надо, к Александру Витальевичу, с заявлением на подпись. Что ж, надо, значит, пойдем. Зашел в кабинет, и что-то внутри шевельнулось, потому что…

— Так, Лопухов Василий Андреевич? Занятно. Скажите, а Андрей Венедиктович Лопухов вам случайно не родственник будет?

— Да, куда уж как не родственник, только он давно уже на кладбище червяков собою кормит. А почему вы?.. Откуда вы?.. Бог ты мой, Сашка! Сашка, дорогой ты мой человек!

— Вот это да! Василек, ты смотри, бродяга!

Множество раз Лопухов представлял себе подобную нечаянную встречу со своим березовским другом — Сашкой Черновым, но виделось все ему как-то иначе, хотя бы тем, что встречу-то он себе представлял, но никак не мог поверить, что возможность подобной встречи имеет хоть какую-нибудь реальную подоплеку. Тем не менее, обрадовался он несказанно. Сашка тоже, видно, не без эмоций, но как-то, показалось Василию, суховато, вовсе не так, как он сам.

Много говорили — есть что вспомнить, есть кого вспомнить, все ж березовское, наше. Сашку закрутило — сначала институт, потом командировки, да, много всего. Потом вот стал возглавлять. Лопухову таким особенным нечем было хвастаться. Так, мол, живу-копчу, жена и сын. Вот, с работой теперь нехорошо.

— Да, нормально все, старик, зарплату тебе приличную тут же, только работай.

— Давай вместе в Березовку съездим, давай?

— Ну, что я там забыл? Да и не могу, дела, понимаешь, тоже семья.

Пришел домой рассказать своим, поделиться такой вот неожиданной радостью. Во-первых, друг больно дорогой, во-вторых, зарплата — жить можно.

— Все бы хорошо, Вася, вот ты бы не пил бы еще, а то и работу и друга — все можно потерять.

— Да-ну, глупости. Я и не собираюсь пить-то, не собираюсь.

И, правда ведь, так ни разу и не выпил…

Два первых дня летал на работу, как на крыльях, а на третий загрустил. С Сашкой встречался меньше, чем хотелось. А так хотелось, так хотелось! Пригласил его в гости, тот обещал придти, но Лопухов почему-то понял: нет, не придет.

Сашка. Сашка, до мозга костей родной Лопухову человек, но совершенно уже не тот, совершенно иной Сашка. Лопухов очень хорошо понимал всю эту карусель — прошло много лет, и прочее, — понимал, но не смог с этим примириться.

На четвертый день он встал, побрился, и вместо работы сел с вокзала в пригородную электричку и в Березовку. Трезвый, совершенно трезвый. На пятый же день, несказанно мучаясь угрызениями совести и с тайком от домашних заготовленной бумагой явился «пред светлы очи» Александра Витальевича.

— Ты что, Лопухов? Что случилось, почему вчера на работу не вышел?!

— Я ездил в Березовку…

— Ты что, Лопухов, охренел?!! Это же работа! Сколько тебе лет?..

— Тридцать три.… Но я иногда думаю, что я еще и не рождался.

— Вот именно. Ты что думаешь, Лопухов, я по старой дружбе…

— Нет, — с несвойственной для него грубой и решительной нотой в голосе ответил Лопухов, — я так не думаю. И вот, — он развернул и выложил на зеленый директорский стол сложенный вчетверо листочек в клеточку.

Директору

Чернову Александру Витальевичу

От Лопухова В.

Заявление

Прошу уволить по собственному желанию.

С уважением В. Лопухов

А на самой последней строчке листа, специально, чтобы впоследствии можно было обрезать ножницами, несколько неказистых слов мелкими буквами:

«Извини меня, Саша, и спасибо».

Хлопнула входная дверь, Чернов поднял голову от заявления. Лопухов ушел.

До отправления электрички оставалось минут пятнадцать, не больше, когда Лопухов вошел и уселся на жесткое сиденье у окошка. А еще через пять минут он быстро и безболезненно умер. Умер прямо здесь, по дороге в свою Березовку. Пару минут, конечно, он похрипел, и неподготовленные к такому делу пассажиры вокруг него всполошились, и кто-то даже попытался сделать ему искусственное дыхание.… Но тщетно. Минут уже семь, как Провидение вычеркнуло Лопухова из списков живых. Отправление электрички задержали, пришли какие-то двое с носилками и один, в три раза здоровее тех двоих, — с фотоаппаратом.

— Чего это он умер, такой молодой?

— Наверное, от жизни. Жизнь — болезнь неизлечимая, передающаяся половым путем.