Дмитрий Пригов - Места

ИВАН 1 Понятно.

ИВАН 2 Понятно?

ИВАН 3 Понятно.

МИЛИЦИОНЕР Да ведь магазин закрыт на учет.

ИВАН 1 На…?

ИВАН 2 На…?

ИВАН 3 На…?

( Здесь включаются прожектора на всю свою неземную мощь, и следует заключительная сцена из бессмертного «Ревизора» Николая Васильевича Гоголя в постановке МХАТа.

Весь текст, заключенный в скобки, так называемые у нас, в театральном мире, ремарки, как вы уже догадались, абсолютно ни к чему. Ну, буквально, ни к чему. Но если кому-либо взбредет в голову осуществить эту милую инсценировку, ей ведь все-таки не откажешь в веселости, игривости и недлинности, то все, сказанное за рамками пьесы, может быть подано через репродуктор или мегафон, например, из-за спины зрителей. Нет, лучше им в лицо. Нет, пожалуй, все-таки лучше из-за спины. Или в лицо? Нет, все-таки лучше из-за спины.

Но все равно, самая правильная пьеса представляется мне следующим образом: выходит из кулис человек, доходит до центра сцены и падает в люк, в это время появляется второй человек, тоже доходит до середины сцены и тоже падает в люк, потом появляется третий человек и на середине сцены падает в люк, потом четвертый человек падает в люк, потом пятый падает, потом падает шестой, падает седьмой, потом восьмой, потом девятый, десятый, одиннадцатый, двенадцатый, тринадцатый…

Итак, мы начинаем.)

Все это происходит, или происходило — уже неважно — на сцене. И не надо доказывать, что в жизни. Потому что, что на сцене — это и так ясно, а что в жизни — зачем?

Сцена представляет собой один черный раструб, словно труба гигантского граммофона. В глубине — небольшое окно (без присутствия какой-либо масштабной вещи размера его не понять, но когда появляется человек и, точнее, когда он приближается к окну, то понятно, что оно в половину размера обычного домостроительного), от него расходятся расширяющиеся полосы черной материи, которые и образуют раструб. Впереди стороны этого раструба вырастают во весь размер сценической рамы. Пол и потолок этого странного помещения соответственно — наклонны. Раструб выполнен из черной-черной светопоглотительной материи. Ни щелочки, ни трещинки, ни какого-то там светопроникновения. Нечто безродное и бесполое. Только когда начинает работать какой-то неведомый залу (представляется, что непомерно огромный) компрессор, то затягивая все (кажется, даже и зрительный зал), то наоборот — выбрасывая через вышеупомянутое окно в раструб жуткие потоки воздуха, начинают страшно трепетать нашитые на боковых поверхностях этой черной гидродинамической трубы лоскуты, невидимые доселе и всколыхнутые, как листья, жутким движением, содроганием и ревом.

Надо сказать, что зрительному залу очень неуютно. Только сознание того, что людей в зале много, что всех сразу все равно не съешь, не затянешь, не расплющишь (правда, зато, обоймешь, застигнешь, уловишь), заставляет зрителей не разбежаться, а сидеть и ждать. И при первой же попытке подавить начальный инстинктивный страх зритель подпадает под гипноз затягивающего нечто (я не говорю: пространство; потому что, как станет ясно из дальнейшего, здесь изображено не пространство). И зритель здесь есть, как он есть в те редкие минуты, после которых он опоминается и не может вспомнить, где он был.

Теперь, собственно, идет самое важное пояснение. Вся глубина раструба каким-либо способом (уж не знаю — линиями, степенью освещенности ли, или чем другим) поделена на 3 зоны. Это есть — прошлое, настоящее и будущее. Значит, весь раструб — это время, взятое как география. Время — это география, а вечность — это взгляд на нее. Собственно, зрительный зал оказывается в положении вечности.

И потом, когда зритель осознает это, он чувствует, что как будто приподнимается над креслом, в голове какая-то легкость и поташнивание.

Действие происходит в трех зонах. Но поскольку действие движется не в естественно-природном течении времени, то в прошлом действие как бы двукачественно (вроде как в английском Pаst Perfect и Present Perfect одновременно), в зоне настоящего — оно однокачественно, а в будущем — бескачественно, зато множественно.

В зоне настоящего (это средняя зона, зона прошлого — сзади, а зона будущего — самая ближняя к залу) стоит один стул, спиной к зрителям. В прошлом, у ярко светящегося окна, стоит такой же стул и кровать, сразу заметно, что они несоответственно глазной перспективе уменьшены, но в то же время несоответственно резкому перспективному сокращению раструба, увеличены. От этого перспективного противоречия, даже, скажем: перспективной склоки, — сначала режет глаза, но когда сознание одно отдает временной перспективе, а другое — антропологической, то все улаживается.