Дмитрий Пригов - Мысли

Вообще-то, мы живем в окружении и в пределах многих физическо-антропологических заранее предложенных нам тотальностей (те же гравитация, прямохождение, биологические функции, язык, культурная и социальная память и пр.), которые мы обычно выносим за скобки. Так что, конечно, говоря о нетотальностях или о стремлении к ним, мы всегда говорим о неких соотношениях элементов внутри этих скобок, при том, что вынесенное за скобки своей достаточно сильной энергетикой всегда влияет на соотношение этих элементов внутри скобок. Поэтому, описывая что-то или приписывая что-то чему-то, мы всегда должны иметь это в виду и делать массу оговорок. К тому же, конечно, все тотальные амбиции можно исследовать и деконструировать только на примере и при помощи самих тотальных структур, что тоже производит определенные искривления как в самом художественно-культурном продукте (который как бы неизбежно в слабой иммунитативной форме заражается этой болезнью), так и в восприятии исследователя.

Естественно, повторяюсь, что после стольких лет доминирования постмодернистской уклончивости и все-относительности, естественны и реакция и желание найти возможности нового искреннего и прямого высказывания. Это желание входит и в стратегии культурологического поиска желанием отыскать предшественников и неосознанным стремлением вчитать в опыт изучаемых и исследуемых предшественников подобные же интенции. Весьма показателен пример с культовым текстом русской литературы — пушкинским «Евгением Онегиным». Через небольшой исторический промежуток времени, в соответствии с попыткой общей тотализации творчества Пушкина, предпринятой Достоевским и принятой всей тогдашней русской культурой, один из его главных героев Владимир Ленский, поданный в самой поэме весьма иронически, приобретает черты героизма и абсолютно-исповедальной искренности в опере Чайковского. И только игровые и деконструирующие стратегии ХХ века опять заставили исследователей и читателей обратить внимание на игровые и просто даже гаерские черты поэтики Пушкина.

И еще один момент. Стратегии постмодернизма, в отличие от жесткого начального периода (к примеру, концептуалистской практики), столь уклончивы и мерцательны, что порождаемые ими симулякры поп-культуры, идеологические и прочие симуляционные тексты порой не могут быть определены изнутри самих себя, текстологически, но только ситуационно и по принципу их порождения и жесту назначения. Как, например, один и тот же текст, выставляемый в пространстве музея, назначен быть произведением изобразительного искусства и является им. Напечатанный в журнале или книге — назначен быть литературой — и является ею. Произносимый или демонстрируемый в пределах акции или перформанса, является частью большого перформативного текста.

Вот и все на первый раз.

Перформанс «Одомашливание картошки» является составной частью системы однородных перформансов, задача которых заключается в генерировании определенного типа ритуалоподобных действий и поведенческих практик, посредством которых может выполняться манипуляция самыми различными предметами окружающего мира. Это серия перформативных действий нацелена на активацию проявлений древних и интимных форм человеческих взаимоотношений с природными феноменами и повседневными предметами. Таким образом, перформансы представляют собой воспроизведение определенного типа воображаемых ритуалов, ассоциируемых с доисторическими культами и эпохами, когда были предприняты первые опытные попытки по насыщению окружающей реальности элементами человеческой культуры.

«Одомашливание картошки» — это коллективное семейное действие, осуществляемое Пригов Family Group или ПМП (Пригов — Мали — Пригов) с целью приручить и одомашнить картошку как представителя дикой и враждебной природы. В рамках этой серии перформансов семья функционирует как основная, первичная и базовая социально-культурная единица, ритуализированная форма жизни которой призвана наполнить природу человеческой культурой и установить особые, почти личные отношения с окружающим миром.

Что мыслит Голем? Что вертится в его не фиксированной ни на чем голове до момента озарения? <���Или чего-то,> могущего быть названным озарением? Вернее — принудительным толчком в жизнь. Только некие смутные подступающие и отступающие ощущения, как щупальца, касаются слабо реагирующих стенок его неопытного телесного сосуда. Он уже вызван из анонимной всеобщности, но еще не обрел конкретности. Он в преджизни. До того момента, когда вставят в его гладкий лоб таинственный кристалл или начертают на нем магические знаки претворения. А до этого — нечто неухватываемое окружает его. Он чувствует какие-то колебания внешних потоков, неявные голоса, странные полукасания. Что это? Мираж? Сон? Майя? Его? Чужое? С момента его замысленности, онтологической объявленности в этом мире он обитает на границе, из которой может отплыть обратно в неподеленное и необязывающее, а может и вступить в мир наделенных самоотдельными движениями и порывами существ. Он на границе, а граница принадлежит обоим мирам сразу. Он живет на ней мерцательным способом, погруженный в мелкую и не уследимую внешним взглядом размывающую динамику беспрерывного движения — это его покой. Внешний мир, не поделенный пока еще для него на агрегатные существования, обволакивает его колебаниями своих энергий. Так сказать, вскипающая пустыня. Возможно, это некое подобие предбытия младенца в материнской утробе. Чудовище ли — человек до своего явления на этот свет? Ну, чудовище в этом узком и специфическом смысле.