Роберто Котронео - Каллиграфия страсти

Итак, я опять пустился странствовать по городу безо всякой цели. Меня вело желание докопаться до смысла, которого, похоже, не существовало. Что я знал о Соланж Дюдеван? Она рассталась с Клезенже и до самой смерти вела жизнь «авантюристки». Брат Морис умер за 10 лет до нее. Знаю, что она свято хранила тайну Баллады. И это все. Может, больше и нечего было узнавать: то, что шло в счет ее взбалмошной жизни, укладывалось в короткий отрезок времени, проведенный в Ноане. А потом чужое благоразумие задернуло все непроницаемой завесой. В 1849 году, когда Шопен сочинял Четвертую Балладу, его письма к Соланж были очень теплыми, но почтительными и корректными. 5 апреля 1849 года он пишет с тоской: «У меня уже четвертый врач, они берут с меня по 10 франков за визит, приходят иногда по 2 раза в день, и все это мне очень мало помогает. Радуйтесь величайшему счастью — здоровью». В мае он приветствует рождение дочери Соланж: «Очень несчастный друг благословляет Вас и Ваше дитя». Соланж словно исчезает со смертью Шопена, хотя и живет потом еще пятьдесят лет. И все пятьдесят лет держит при себе заветные страницы. Где же искать следы Соланж, если она долгие годы никак себя не проявляла? Если раньше ноги сами принесли меня в Пасси, к Нервалю, то теперь я кружил возле улицы Пигаль, раздумывая, что мои шансы проследить последнюю ниточку равны нулю. Я отыскивал дом, где она жила, а на самом деле призывал на помощь иронию, чтобы одолеть наваждение и отстраниться от него.

Я быстрым шагом направился к Вандомской площади. Там есть мемориальная доска, гласящая: «Здесь скончался великий композитор Фридерик Шопен». В памяти всплыли письма Полины Виардо, где она описывает Жорж Санд все происходившее в доме умирающего: « Все великосветские дамы Парижа сочли своим долгом упасть в обморок в его комнате, которая была переполнена рисовальщиками, торопливо делающими наброски; один дагерротипист хотел даже переставить кровать к окну, чтобы умирающий был освещен солнцем… Тогда милый Гутман, возмущенный, выставил всех этих торгашей за двери».

Конечно, Соланж никуда не исчезла. Она не выходила из его дома, и в ночь его смерти первая заметила, что он перестал дышать. А муж Соланж снял с Шопена посмертную маску и изваял его статую, которая и по сей день стоит на его могиле на кладбище Пер-Лашез. Может, были и письма, которые Соланж адресовала на Вандомскую площадь. Но все, связанное с Шопеном, было вывезено из этого дома. Место назначения — Польша. Сестра Людвика забрала все — письма, документы, вещи.

Но поездка в Польшу ничего бы мне не дала. Все было сожжено казаками 19 сентября 1863 года, во время подавления польского восстания. В огне погибли бесценные сокровища: рукописи, книги, письма и фортепиано, на котором играл Шопен. Мне говорили, что среди сгоревшего были и письма Соланж, которые ему, может быть, не хватило мужества уничтожить. Странная судьба: все погибло, уцелели только посланные мне случаем странички Баллады. Говорят, Делакруа не одобрил медальон с портретом Шопена работы Клезенже, несмотря на большое внешнее сходство. А ведь самый достоверный его портрет хранился у Соланж Клезенже.

Тот день я провел в спешке. Не сразу вернулся я домой. При входе в подъезд были мне два странных видения. Мне почудился под окном Евгений, на этот раз прилично одетый: краем глаза я заметил его, закрывая за собой дверь. Я выглянул снова на улицу, но там никого не было. Успел ли он убежать или это и была последняя недостающая нить в моем узоре? А когда я вернулся в подъезд, мне и вовсе показалось, что вот-вот сойду с ума: на скамеечке в будке привратника лежал конверт, и мне показалось, что он источает запах жасмина. Я быстро вскрыл его: там ничего не было, кроме парижского телефонного номера. Я взлетел по лестнице, схватил трубку и набрал номер. И тут воспоминание размывается. Мне ответил молодой решительный женский голос. Говорили по-французски, но выговор был непривычно жеманным, будто бы голос исходил из далекого прошлого. Дальше ничего не помню, кроме пустой бутылки из-под виски. На другой день я снова попробовал набрать этот номер, но не услышал даже гудка. Когда я справился на телефонной станции, мне ответили, что такого номера не существует.

На вершине одной из гор, окружающих мой дом, установили антенну. Издали она кажется высоченной. Теперь я лучше слышу себя самого, когда мои записи транслирует швейцарский или французский канал. Время от времени я их слушаю и должен заметить, что наслаждаюсь дистанцией, которую радиоволны обеспечивают между мной и моим давним исполнением. Мне нравятся очаровательные несовершенства записи, шорохи, потрескивания, иногда даже прерывающие звучание Концерта Шопена или «Террасы в лунном свете» Дебюсси. Теперь антенна показывает меня, как в зеркале, и приближает прошлое посредством совершенства звуковой техники.