Роберто Котронео - Каллиграфия страсти

Конечно, я никогда не расспрашивал, что там было на самом деле: Джеймс не располагал к откровенности. И теперь, когда его уже около двух лет нет в живых, я упрекаю себя, что даже не перешел с ним на «ты», а не исключено, что таким образом я сумел бы лучше узнать его внутренний мир, который, безусловно, того стоил. Я всегда полагал, что мир этот был прихотлив и интересен, раз уж пианистические надежды трансформировались со временем в страсть к звуковоспроизводящим устройствам и механическим инструментам. Он с удовольствием показывал мне картонные валики, на которых работал Bechstein Welte Mignon Reproduction Flttgel. Это был настоящий рояль фирмы Бехштейн, который, однако, с помощью хитроумного пневматического устройства и картонных валиков записывал игру пианиста с точностью до мельчайших оттенков. В начале века этот инструмент слыл одним из самых утонченных. На нем играли Рихард Штраус, Григ, Сен-Сане, Скрябин, Малер, Бузони. Клод Дебюсси тоже оставил на картонном валике две Прелюдии. Джеймс был обладателем не только знаменитого Бехштейна, но и его бесценной приставки, и уже совсем было собрался озвучить призрак Дебюсси. Но я надеялся, что он все-таки не станет предлагать мне послушать композитора, играющего себя самого: меня пугал непререкаемый авторитет автора, владеющего правом установить единый для всех образец исполнения.

До этого я никогда не чувствовал так остро жестких рамок своего ремесла, которое в итоге не столько создает, сколько толкует написанные другими страницы. Бехштейн составлял гордость своего увлекающегося хозяина. Джеймс был очень доволен тем, что я прилетел в Лондон специально для встречи с ним. И расхваливая свое последнее приобретение, механическое пианино Bates & Sons («я зашел в этот магазин на Ладгейт-Хилл почти случайно: поглядите, он был абсолютно весь заржавлен, мне просто стало дурно; но я понял, что этот запыленный шкаф — не просто старое пианино…»), он поглядывал на меня, как бы готовясь к вопросу, который я должен был ему задать по возможности точно и подробно. Я знал, что ему можно довериться, забыл о своей лени и примчался из Парижа с такой скоростью, что и сам удивился. Лондон показался мне сильно изменившимся с тех пор, как я прожил там несколько месяцев: сникший, грязный, с признаками явного упадка. Говорят, что теперь он стал лучше и снова превращается в славный город. Но тогда, если бы не Джеймс, я бы велел таксисту повернуть обратно в аэропорт. Все наводило на меня тоску, особенно не располагала к себе жаркая, пасмурная сырость. Становилось ясно, что не избежать одной из моих привычных болезней горла, в иные времена вынуждавших отменять концерты.

Добравшись до Джеймса, я обрел некоторое душевное равновесие при виде его своеобразной библиотеки. Она содержала около сотни абсолютно одинаковых томов в сафьяновых переплетах, в которых хранились фотографии, факсимиле, а также и оригиналы рукописей всех композиторов от Баха до Стравинского. С этими томами, выглядевшими как книги, и работал Джеймс. Кроме того, он мог похвастать библиографией, достойной Британской библиотеки, целиком занимавшей просторную стену, не занятую механическими музыкальными инструментами. «Говорящими машинами», как он любил их называть на своем характерном английском с подчеркнуто лондонским выговором — маленькая слабость американца, которому нравится чувствовать себя англичанином. И горе тому, кто напомнит, что он родился в Бостоне, а учился в Гарварде (выпуск студентов 1916 года рождения, однокашник будущего президента Джона Фитцджеральда Кеннеди).

«Маэстро, помните старинную историю с Первой Балладой ор. 23? Подождите-ка, сейчас покажу каталог…». Лицом к лицу с виски и манускриптом Джеймс сразу стал серьезным и любезным, осторожным и забавным. Он поднялся и уверенным движением, будто бы долго примеривался, достал из высокого шкафа маленькую тетрадь. Спокойно и твердо держась на лесенке, которой пользовался, чтобы доставать сверху книги, он быстро перелистал ее. Потом, продолжая читать, спустился вниз, снял очки и протянул мне листок:

Автографы писем к рукописи музыкантов — Марк Лолье, Париж: Шопен — Музыкальные автографы. 2 занесены в альбом из 12 овальных страниц. В паспорте. 75.000 франков. Это начало великолепной соль-минорной Баллады. (Из коллекции Ж. Санд) Rarissime [18] Rarissime (лат.) — редчайшие экземпляры. .

«Это за 1957 год? Ну да, конечно», — Джеймс поискал среди заметок. Цена была очень высокой. Две страницы, всего две страницы, но зато автограф соль-минорной Баллады. «Рукопись этой Баллады известна. Она находится в Лос-Анжелесе, это та самая, что послужила для печатного издания Шлезингера. Теперь появились еще две страницы, тоже подлинные, из коллекции Санд. Действительно, любопытно. Один английский покупатель, мой старый друг, коллекционирующий все типы рукописей, был уже готов заплатить 75.000 франков за эти две страницы. Но я не был в них уверен и попросил дать мне взглянуть. Откуда они могли выплыть? Увидев партитуру, я сразу понял, что это фальшивка. И знаете почему?»