Георгий Пряхин - День и час

Голодными они не были, да и не бог весть какие лакомства привозила крестная. Детвора окружала ее, как сколок домашнего тепла. Потереться об ее плюшку, понюхать, потянуть задранными носами степного воздуха, который крестная тоже привозила с собой — в узлах, в складках жакета, в волосах. Многие из интернатских, «инкубаторских» мальчишек и девчонок тоже были родом из сел, многие росли без матерей.

Сергей и стеснялся ее приездов, и ждал их, воздуха, воли, д о м а ему здесь тоже не хватало.

Ездил к ней на каникулы. И сам ехал, и двух младших братьев брал с собой. Они некрещеные, мать их окрестить не успела, крестных у них нет, и его крестная стала крестной и им, тогда совсем еще маленьким.

А с годами, когда оторвался, отпочковался и от села, и от интерната, связь с нею ослабела. Теперь уже не он ее, а она его стала стесняться. Тушевалась перед ним — грамотный, в самой Москве живет. В селе он бывает редко, раз в четыре-пять лет, и то мимоходом. Сразу — на кладбище, а уж после кладбища зайдет к ней, посидит, рюмку выпьет, платок ей оставит и — опять на автобус, в райцентр, а там дальше, куда-то по своим служебным неотложным делам. Потом уже не на автобусе стал приезжать, а на легковой машине, и не один, а еще и с человеком, провожавшим его «от Ставрополя, от края». Крестной бы гордиться, а она стала стесняться его еще больше. С этой машиной он еще торопливее. Крестная машину невзлюбила: стоит перед хатой, уткнувшись мордой в ворота, как недоеная корова. Она уж и приваживала ее: и шофера обедать усаживала, и с о п р о в о ж д а ю щ е г о ублажала, угодить старалась. А Сергей все равно спешил: машину казенную, мол, неудобно держать (что ей станется, железке-то?), к вечеру, засветло надо поспеть опять в Ставрополь или в другой район. И шофер, бесстыжий, поддакивает: да-да, чем раньше выедем, тем лучше. Ни обедом их, этих городских начальственных шоферов, не проймешь, ни парой-тройкой отборных арбузов, что уже вынесены, уложены ею в багажник за труды. Лучше б на лошади приезжал. Лошади дай сена или торбу с овсом подвяжи к морде, и никуда она торопиться не будет. И человека с родины, из гостей торопить не станет. Лошадь — она понимает. Не железная…

Завидев его, крестная всякий раз изумится, руками всплеснет и точно так же искренне, по-девчоночьи изумится потом его очередному городскому платку.

Почему-то каждый раз привозит в подарок платок. Проще подарка не сыскать. Да и места в портфеле не занимает.

Поездки все реже и реже. Уже и не вспомнить сразу, когда был в последний раз. Сейчас вот тещу довезет, сдаст шурину, шоферу по специальности, а сам съездит в свое село. На кладбище, потом к крестной. Обязательно съездит.

И к братьям надо съездить. Сколько же он не был у своих братьев, живущих здесь же, в крае, в городке под названием Изобильный? И они почему-то давненько у него не были.

Ты не задумывался, почему они так давно к тебе не приезжали?

Крестная же теперь к нему не приезжает. Ездила, пока был мальчишкой. Пока, считала, была в ней нужда. Пока он сам знал, чувствовал нужду. Нужду в ней и нужду как таковую. Правда, тогда он не считал себя ни бедным, ни обойденным. Счастливая пора, почти лишенная осознанных материальных забот — одни метафизические. Только когда она безвозвратно улетает, понимаешь: то и была нужда.

Восславим нужду, которую не замечаешь, которую, грустно отводя глаза, замечают лишь окружающие.

Нужда была исчерпана, и вместе с нею исчерпалась необходимость в крестной. Это узы кровного родства люди принуждены волочить за собой даже в том случае, если они давно отмерли, изжиты. Сергей стал взрослым и — раз в Москве — само собой разумеется, зажиточным. В Москве — все есть…

Нужды, нехваток он теперь, по ее представлениям, не знал. Хотя в обращенном на него взгляде Сергей по-прежнему угадывал жалость. И от этой жалости у него, особенно после кладбища, после рюмки, першило в горле. Он уже был в том возрасте, когда сиротство тоже становится не материальной бедой, а скорее метафизической. Но такую нужду — и крестная это понимала, чувствовала — не избыть. Чем она нематериальней, тем труднее поддается выдворению. Ухватиться не за что.

Они отдалились друг от друга, исчерпали необходимость друг в друге — он в ней необходимость, она в нем участие — стали видеться реже и реже.

Г о р е израсходовалось, хотя она тоже понимала, что израсходоваться вчистую, без остатка, без горечи, переродиться оно все-таки не могло, потому и смотрела на него, взрослого, полнеющего, с машиной и сопровождающим, едва ли не с тем же состраданием, что и в интернате.