Георгий Пряхин - День и час

Теща объята паникой, как пожаром.

У Сергея никак не выходило нащупать пульс. Он наверняка был, но такой поверхностный, секущийся, идущий не тугой, волнообразной струей, а веером, микроскопическими брызгами, что Сергею не удавалось различить его в том хаосе, в который он погружался, внимая чужому больному телу. Искал пульс, как ищут акупунктуру — точки или точку, через которые даже в хаосе можно пробраться, пробиться к живому. Чтобы не только ты нашел, почувствовал чужую секущуюся жизнь, но чтобы и тебя, твой пульс, все твое прорывающееся сквозь чей-то панический страх участие тоже различили, почувствовали, вняли ему — как голосу разума, спокойствия и поддержки.

Подать руку человеку, балансирующему на крае бездны в тщетных поисках опоры.

Человек получит опору — пусть податливую, непрочную, требующую от него собственных усилий, пусть! — и, вполне вероятно, задержится, зацепится в своем безудержном скольжении во мрак.

Ты же почувствуешь себя даже не более усталым — более смертным, чем раньше.

…Он, кажется, мало-помалу нащупывал ее пульс. Рассеянный, тот все же собирался в пучок, пусть слабый, вялый, с трудом, редко, но доходил до его пальцев. Как заблудившийся свет, как пробивающийся в тумане пароходный гудок. Не то свет или звук, не то обман зрения или слуха. В эту минуту он не слышал ни гула самолета, ни тещиного крика. Они, конечно, существовали, он отмечал их краем сознания, но это был всего лишь фон, на котором, как на грубой восковке кардиограммы, змеилась, корчилась и ломалась, пропадала и появлялась вновь, вычерчивалась тревожно тонкая, как трещинка, кривая ее пульса.

Он слушал пульс, он, кажется, сам его порождал, вдыхал силой своего сострадания и страха, когда почувствовал он, что кто-то подошел к нему и положил руку на плечо.

А ведь это Муртагин принимал тебя в партию.

Принимало, естественно, партийное собрание, потом была парткомиссия — все как положено. Но партийный билет, точнее, серенькую, совсем не торжественную кандидатскую карточку ты получал из рук Муртагина.

Не забыл?

Карточку получал не один. Только из вашей части было двое — ты и ефрейтор Степан Полятыка. Ты к тому времени прослужил месяцев пять — кандидатом в члены партии тебя принимали по рекомендациям, взятым еще до призыва, у старших коллег по «гражданской» работе. Степан же — бывалый солдат. Служил второй год, весной предстояло увольнение в запас.

Служил… Трудно себе представить нечто менее служивое, чем ефрейтор Степан Полятыка.

Работал — этим его служба исчерпывалась сполна. Степан плиточник. И не просто плиточник, а плиточник-мозаичник. Пожалуй, по штату в строительной части, тем более вашего назначения, плиточники-мозаичники вовсе и не предусматривались. Это уже искусство, а здесь необходимо ремесло. Работа. Объекты, которые возводили, тоже меньше всего нуждались в панно, мозаиках и прочих финтифлюшках.

Точность! Копки и кладки — вот в чем они больше всего нуждались.

Это и была единственная тонкость применительно к вашим основным строительным объектам.

Свою специальность Степан получил еще до армии. Ты же с ним познакомился на строительстве офицерской столовой. Это огромное двухэтажное сооружение, в котором по окончании строительства, пожалуй, можно было приютить сразу всех неженатых офицеров гарнизона. Все холостяцкие офицерские общежития Энска могли со временем столоваться в этом железобетонном заведении, соединившем в себе по воле безвестных проектантов довольно-таки угрюмые черты фабрики и казармы.

Столовую надо было сдать в новом году, поэтому работы на ней шли в три смены, круглосуточно — ночью при свете прожекторов — в лихорадочном темпе. Все тут бегало, носилось, крутилось и гремело. Ее громада кишела людьми, сновавшими по обоим этажам, по перекрытиям и даже по кровле, — все работы, включая заливку кровли горячим битумом и настилку рубероида, велись едва ли не одновременно, напоминая тем самым кишащий муравьями глиняный термитник.

Сходство тем полнее, что люди, как и муравьи, были одинаковы: шапки, фуфайка, перепоясанная ремнем, сапоги. Солдаты.

Разница лишь в том, что муравьи трудятся молча, здесь же звучали отрывистые команды, гудели бетономешалки, рокотали, грозно выбрасывая короткую, но толстую, упругую, пульсирующую струю пламени, мощные калориферы, которые одновременно и обогревали рабочие места, и сушили штукатурку на стенах.

Это был муравейник эпохи НТР.