Георгий Пряхин - День и час

Пока ползли, держались вместе. Когда побежали, растерялись. Настя, маленький мальчик Дима, нашедшийся лишь много лет спустя, уже при мне (кстати, он и по сей день не помнит, как очутился в детском доме), и дядька Сергей, то есть тогда совсем еще не дядька, а босоногий, в цыпках, четырнадцатилетний пацан.

Чего не видел мой переводчик Вальдо, оставаясь за несколько километров от передовой?

Не видел Настю, простоволосую, оборванную и обезумевшую, уже не бежавшую, а понуро бредущую по степи и, пытаясь перекричать грохот наступления, тщетно выкликавшую братьев.

Чего не видел баллистик гаубичной артиллерии Вальдо?

Дядька Сергей хорошо бегал не только после семилетней тренировки на самых восточных рубежах нашей Родины, но и гораздо раньше, в мальчишескую пору. Напуганные грохотом и кровью, десятка полтора подростков, его ровесников, как-то сами собой выделились из общей, слабой человеческой массы и, скучковавшись, отбившись от нее, как иногда отбивается от стада резвый, но еще дурковатый молодняк, понеслись, подпаливаемые страхом, по степи.

Не будем к ним слишком строги, тем более задним числом: то бежали, обогнав матерей, сестер и младших братьев, завтрашние заступники Отчизны. Пройдет год-другой, и, пользуясь несовершенством учета гражданского населения в военное время, а может, и напускной, не от хорошей жизни, доверчивостью военных комиссаров, многие из этих ребят, так же как дядька Сергей, выдав рост за возраст, уйдут на фронт — Западный или японский. Когда казалось, что черпать уже неоткуда.

Они, задыхаясь, бежали по степи, падали в ее балках, по которым с треском горел вызревший курай, и, отдышавшись, бежали дальше. Понимали, что вслед за снарядами сюда, в степь, придет живой немец.

Бежали люди, ревела и блеяла истерзанная огнем и металлом скотина, ползли вывернутые из земли степные гады.

У них были крепкие ноги подпасков и заклятых врагов окрестных бахчей, и пока их и без того не перегруженные головы выветривал панический страх, ноги делали свое дело. И если вся человеческая масса, накрытая немецким артналетом, в качестве своего концентрированного желания жить, выжить выдвинула этот табунок сеголетков, то в них самих, в свою очередь, в пористых массах их мальчишеских тел, продолженьем концентрата, его жалом были ноги.

Босые, кровенившие, подбитые прогорклым от тротила ветром.

Неизвестно, куда бы они прибежали, если б не встретили на своем пути другой табун. Случайно слышанное мною замечание дядьки Сергея как раз к этому табуну и относилось. Кто-то сказал: не дай бог оказаться на пути вспугнутого табуна. А дядька заметил, что это, мол, когда как. Когда они пацанами драпали по степи от фрицев, то как раз благодаря табуну и не попали в плен. Наткнулись на табун и побежали следом.

Сначала они испугались еще больше. Широко, захватывая их в кольцо, из которого уже не выбежать, не вырваться, неслась на них бешеная конница. Сбросив и, вероятно, стоптав извечного своего седока — человека, она как будто сбросила вековые путы прирученья, и зверь, стоголовый, роняющий пену и ржание зверь, оскалился во вчера еще мирно пасшемся калмыцком табуне. Взнузданные страхом оборотни летели над степью, по-змеиному выложив шеи и полоща ее жесткими хвостами.

— Ложись! — крикнул старший из пацанов, и они успели вжаться в неподдававшуюся землю, и кони пронеслись над ними, обдавая их едким мылом взмокших промежностей.

Поднявшись, они сообразили, что лошади бегут от немцев.

Конь тоньше человека чует зверя.

И мальчишки побежали следом.

Что не мог рассмотреть Вальдо, посвистывая над миллиметровкой? Полезший из орбит конский глаз, в котором отсветы пожаров мешались с горячей капиллярной кровью…

Что мне было сказать ему? Спросил, есть ли у него дети.

— Детей нет, — проницательно усмехнулся Вальдо. А потом как-то потух. И проницательность его, похоже, потухла, ибо он стал рассказывать про волейбол и про то, что собирает в деревне сад камней. Вычистил купленную у священника усадьбу от кустов и деревьев и стал собирать камни, валуны замысловатой конфигурации. Сначала сам привозил их с поля или с округи, а теперь, считай, и не возит. Местные крестьяне возят. Узнали, что за полновесный камень у поселившегося по соседству горожанина можно получить пять-шесть марок, и прямо с поля трактором прут. Особенно в пахоту — почва тут каменистая. «Как у вас говорят — за флакон?»

— За пузырек, — поправил я его.

Все-таки два стакана для него было много. Водка даже врагов сводит к общему знаменателю. Из него, как когда-то из моего отчима, будто весь его костлявый остов вынули. Один мой приятель разделывает так селедку: сделает надрез, вынет через него позвоночник, ребра, в общем — полный скелет, и — готово к употреблению.