Георгий Пряхин - День и час

Жена, наверное, лучше знала, когда Муртагин шутит, а когда нет. И как ни боялась за его сердце, а все-таки втихомолку выпроводила вниз, к лейтенанту, и солдат. Носильщиков.

Муртагин недооценил себя. Ошибся — на десять минут. Полчаса спускался с пятого этажа, сопровождаемый — на расстоянии в одну ступеньку — женой. Медленно, перенося, перемещая ногу так, как перемещают ее, преодолевая почти осязаемое зеваками сопротивление самой атмосферы, солдаты в траурной процессии. Ставя ее так, будто под ногами вот-вот окажется и не твердь уже, а разверзшаяся тинистая бездна. Со ступеньки на ступеньку, придерживаясь вспотевшей, неверной рукой за перила. Можно представить, как напряженно, страхующе смотрела она ему вслед!

На носилках Муртагину было бы хуже, чем сейчас, при самостоятельной ходьбе. Хуже от одного сознания, что он — на носилках, что с о л д а т ы несут его из квартиры, с пятого этажа по узким лестничным маршам к машине «скорой помощи». Он нервный, Муртагин, — жена это знала лучше всех. Лучше всех вас, которые нервным Муртагина не видели.

Ей надо было вызвать обычную гражданскую «скорую» — с доходными тетками вместо ваших владимирских тяжеловозов. У Муртагина перед солдатом пиетет. Солдата, по Муртагину, необходимо употреблять только в дело. Помните, у Толстого в «Казаках»: д е л о. В дело, а не на строительство офицерских гаражей и не на перевозку командирского скарба…

Поэтому жена, дочки и были сейчас в панике — потому что Муртагин, вопреки указанию доктора, спускался с инфарктом пешком. Пешком — при необходимости полной неподвижности. Тогда-то у жены хватило смелости, мудрости если и не санкционировать это муртагинское самоуправство по отношению к самому себе (и к лейтенанту тоже), но и не препятствовать ему. Теперь же, днем, ее мучило раскаяние. Страх, раскаяние, ожидание… Они все трое были пойманы ими как силками. И на ковре, кстати говоря, смотрели тремя жавшимися друг к дружке птицами — их прижимала, собирала вместе, в щепоть, и сама скрученная волосяная сетка. Ты вспомнил эту деталь?

Потому и старшая медсестра в госпитале была так неумолимо неприступна. И Муртагин потому был приготовлен лежать лицом к стенке. Расплата за самоуправство. Чтоб неповадно было…

А вот когда в ваше соединение приезжал уже упоминавшийся московский генерал, лично ты был брошен на затыкание щелей в генеральской гостинице. Ты был не один. С тобой был еще один доблестный воин — Витя Корнев, в недавнем прошлом преподаватель музыкальной школы в Липецке. Вот уж кто был композитор композитором! Чистый, без всяких там примесей. Пожалуй, под неизгладимым впечатлением от новобранца Корнева старшина Зарецкий и пустил в оборот это свое словечко. Придумал новый род Вооруженных Сил — «композиторы». Правда, на месте старшины Зарецкого Корнева назвать бы надо не композитором, а… кем там был у нас Пьер Безухов? По роду занятий? Преимущественно барином? Добрым, до простофильства, просвещенным барином? Так и Витя Корнев оставался барином даже с ломом в увенчанных багровыми мозолями руках (чем барственней, тем их, мозолей, больше и тем интенсивнее их цвет). Невысокого роста, круглый, полный хорошей, вельможной полнотой, поколебать которую не смог даже лом, в круглых, запотевающих с мороза очках, с округлыми, достоинства исполненными манерами. Уменьшенная копия Безухова. Миниатюра. Есть концертный рояль, а есть — кабинетный. Миньон — так, кажется, называется. Миньон-Безухов.

Думается, выбор на вас пал неспроста. Так случилось, что затыкание щелей должно было проходить в присутствии самого генерала, и здесь на первый план выступали не профессиональные качества — специалист по затыканию дыр! — а интеллигентность, обходительность и т. д. и т. п. В кои веки возник спрос на композиторов! И старшина Зарецкий, стратег, которому было доверено совершить этот выбор, четко реализовал его, выдернув из строя после некоторого стратегического хождения вдоль его фронта вас с Миньоном, а затем вооружив вас поролоном, клеем, гвоздями и некоторыми навыками заделки щелей в обществе высшего начальства.

Много замечательного услыхали вы тогда с Миньоном в старшинской каптерке о генералах: они же, стратеги, с генералами на короткой ноге.

Ничего зазорного в затыкании щелей как таковом нет. Вы, военные строители, сами эту гостиницу строили, отделывали, сами напортачили — самим и исправлять. День был ветреный, на улице мело, и в гостинице тоже посвистывало. В затыкании щелей ты оказался способнее Пьера. Вата у него лезла клочьями, стамеска не слушалась. Руки, видать, огрубели на землеройных работах. Поблескивая очками, он молча и растерянно оглядывался на тебя, виновато улыбался. Ну никакой жизненной практики! — ты вынужден был сказать, чтобы он бросил все к чертовой матери и просто таскал за тобою стремянку и подавал вату или стамеску.