Георгий Пряхин - День и час

Как генерала, доставить, домчать вчерашнего студента Володьку Бескаравайного к поезду на промежуточной станции. На промежуточной — в этом, пожалуй, состоял особенный шарм. Кого в Москве удивишь «козлом»! А тут — вроде как за поездом, вдогонку. Вроде срочные, неотложные дела задержали, и вот — генерал догоняет поезд.

Нашлись и «срочные» дела. Они тоже были подсказаны Добровским.

— Посмотрите Суздаль, Владимир. Когда еще оказия выпадет? Торопиться не надо: от Петушков до Москвы уже идет электричка. В любое время поспеете.

Бескаравайный вопрошающе посмотрел на тебя.

Согласно кивая головой, ты меньше всего думал о реноме вашей войсковой части, вашего политотдела. О том, чтобы заарканить Володьку подобными, не по чину удовольствиями и тем самым еще больше повлиять на исход дела. На его будущую статью.

Подумал, скорее, о собственных удовольствиях, нежели о Володькиных. Целый день вольной беспривязной жизни. Суздаль, Владимир, которых ты еще не видел. Весна, робким маревом восходившая над этой непривычной, лесной стороной, — весну тоже, можно сказать, не видел в политотдельской текучке.

Да и не такой уж злодей, змей-искуситель был ты, чтобы вовлекать своего бывшего сокурсника в сомнительные сети.

Кивнул головой без каких-либо других, кроме совершенно шкурных, мыслей.

«Проездные документы» на вас с политотдельским водителем были оформлены в считанные минуты.

Все так и было. Прекрасный весенний денек. Суздаль, похожий на пасхальную декорацию, если бы не эта избыточная, осязаемая, крепостная толстостенность, фактурность. Дмитриевский собор во Владимире, откос и дали, открывающиеся за ним, такие ясные, такие русские, такие дальние. Смотришь, и душа почему-то щемит. В хрестоматиях любят рисовать «Плач Ярославны в Путивле». Рисунок тоже обычно хрестоматийный: стоит на крепостной стене девица-краса в белых одеждах с широкими — так еще в сказках рисуют Весну, выпускающую птах с гибкой и тонкой руки, — рукавами. И ломает руки, и стонет, и кличет, вглядываясь в бескрайние дали. А те внимают ей и — немотствуют. Тебе не кажется, что стоит российскому человеку взглянуть с любого возвышения на раскрывшиеся перед ним пологие, вроде бы исполненные покоя просторы, и душа его хоть на миг обращается в бесплотную, нежно мреющую на возвышении — словно из печальной свирели выдутую — Ярославну? И щемит, и стенает, и кличет. Знает: не из книг, хрестоматий, а бог весть откуда, ч е м знает, чувствует — из свирели, что ли, вынесла? — что не одна родная душа сгинула в этих далях.

Орды шли по низине нарастающими волнами. Пока не захлестнули, не затопили всклень и равнину, и город, и белотелый храм — самую высокую точку города. Его «свечку». Тоже выметнувшуюся, выдувшуюся в тщетной попытке спасения.

Не удалось. И колокольню облепили — черно, мохнато, кишмя, зловонно.

«По Дунаю ласточкой помчусь я…»

…И обед на зеленом лугу был. И распрощался ты с Володькой в Петушках возле электрички, обнялись напоследок и тронулись в разные стороны: он — в Москву, ты — в Энск. Возвращались с политотдельским шофером Петром Хлопоней уже поздно ночью, усталые, разомлевшие, отягощенные впечатлениями. Прямо отпуск, да и только.

Прекрасная вышла поездка! И прав оказался Добровский: ты, по крайней мере, больше так и не побывал ни на Нерли, ни в Суздале, ни во Владимире…

А через месяц после поездки сидел (сначала стоял, а потом сидел) в кабинете перед Муртагиным. Накануне вышел номер окружной газеты, в котором была помещена корреспонденция твоего давнего сокурсника. «Хотя письмо и не опубликовано» — такова была рубрика, под которой она печаталась. А заголовок звучал еще красноречивее: «Навели порядок». И рубрика и заголовок говорили сами за себя. Корреспонденцию можно было и не читать: ясно, что вас не столько ругают, сколько ставят в пример. Навели порядок. Поправились. Преодолели.

Стало быть, задача выполнена?

— Как же так? Всучили человеку отписку и после даже не удосужились побывать в этом подразделении. Как же там на самом деле? Изменилось что-либо или нет? Вы знаете, — остановился Муртагин перед тобой, — я еще могу понять моего заместителя. Визит офицера, старшего офицера, в этой щекотливой ситуации может ничего не дать: не разговорятся люди, замкнутся. Но вы-то солдат. С вами они будут откровеннее, смелее. Можете пожить в казарме несколько дней, ночевать, видеть жизнь роты изнутри. Можете просто по-дружески сойтись с солдатами, попытаться поговорить по душам. Могли бы — да поленились. Не хватило интереса к людям. Кабинетный снобизм — в вас-то откуда?