Эдуард Овечкин - Норд, норд и немного вест

— Уж больно я их люблю. Возьмём, бывало, пару кило вишен…

— Так, не перебивай, я же про нормальную еду сейчас…

— Да откуда у вас нормальная еда? Картошка же одна!

— Это миф. Намного больше картошки белорысцы любят мясо, просто тщательно это скрывают, чтоб их все жалели! Так вот, заколют, бывало, кабана и разделка там всякая во дворе идёт: суета, кишки, кровь, палёная шерсть, уши с солью, а потом колбасы набивают и мясо вот это, тёплое ещё, на сковородку, да с салом и блинами — ох, это просто, скажу вам ребята, запретить надо! Это же наркота, как есть! Пока не лопнешь, — есть не перестаёшь! А в сарае потом окорок вяленный, кум-пяк, по-белорусски называется, висит в марлю закутанный, и ты с улицы прибежал, бабушка в поле там, жуков собирает, или ещё где, а ты нож схватил, шасть к нему и полосу мяса себе, херак, отчекрыжил, не жуя почти, заглотил и дальше с босотой деревенской гусей соседских гонять! Эх… да, ничего такой «Роллтон». Но чего-то не хватает, да?

— Ага, — вздохнул Олег, — давайте чаю, что ли, по стакану — может чаю не хватает?

— Именно, — согласился Серёга, — именно чаю нам сейчас и не хватает! Кто банку моет? Опять я? Я всё ещё самый молодой же, да? Морской закон ваш не отменяли, часом? Ну ладно, давайте вашу банку, пойду.

— Не ной, — говорю, — я тебе за это расскажу, что такое фенестроны! Среди люксовых лейтенантов будешь как папа ходить и лещей всем раздавать!

— Ох, а лещей, помню, после автономки выдавали, да? — уже за чаем вспомнил Олег.

— А ты откуда помнишь? Тебя же не было ещё.

— А Вова тут, в посту, хранил свои банки с ними и мы ходим, на него увлажнёнными глазами смотрим, так он и сдастся, периодически, берите, говорит, но только одну! А они такие, да? Жирные, мясистые!

— Давайте перестанем про еду? — первым не выдержал Серёга, — давайте о чём-нибудь высоком? О музыке там или о погоде…

— А осень-то в этом году, да? Всё никак кончаться не хочет! Ты подумай, бездушный, с одной стороны, предмет, а так упирается, как будто характер имеет!

— А мне, — говорю, — нравится осень. Это же не время года, а прямо философия в натуральном её выражении.

— Эка ты загнул! А лето тогда какой предмет?

— Лето? Ну не знаю, — физкультура.

— А весна, давайте будет ИЗО! — подхватил Серёга. — Толку нет, как от предмета, только что с виду и красиво!

— А зима тогда?

— А зима тогда — вызов к директору!

— С родителями?

— И с участковым инспектором!

— Было у тебя?

— Нет, но представляю!

— А пошли, — говорю, — на мостик чай пить, пока нас к директору не вызвали!

На мостике было так же сыро, как и час назад, только стало темнее — так, что хоть глаз коли. Полярная ночь уже подступала, а снега не было, чтоб хоть немного её отбелить, и в черном воздухе только и видно было, будто плавающий вдалеке штаб и жёлтые стояночные огни лодок, размытые дождём. Источник тепла и уюта был один — рубочный люк, да и тот не рядом. Чай, уже довольно остывший, вынесенный на холод, радостно задымил паром и пить его стало вкуснее — прям как настоящий, а не пыль с грузинских дорог, которую мы тогда заварили.

— Эх, — поёжился Олег, — хорошо-то как! Жаль, что не курю, а то бы вот прямо в затяжку бы сейчас!

А Серёга просто молча улыбался, будто был чем-то доволен. Вот чем может быть доволен лейтенант, у которого и треть листа ещё по устройству корабля не закрыта, скажите мне?

Но Серёга такой до сих пор, за что ему спасибо: в какую бы жопу не попал, всегда найдёт повод улыбаться и быть счастливым, хоть на секунду, вот эту вот самую, которая сейчас пройдёт, но, пока не прошла, — почему бы и нет. И этому у Серёги можно поучиться, доложу я вам, — не надо искать поводов для счастья, надо уметь быть счастливым просто так, хоть на секунду, но ежедневно и прямо сейчас.

Работает сейчас Серёга директором — даёт стране всякого там и каждый раз, когда я приезжаю, хоть час-полтора, а находит, чтоб встретиться и свозить меня в какое-то место, где всё модно и маленькие порции стоят, как небольшой магазинчик в райцентре. Вот же, говорю, Серёга, смотри — шавермешная, пойдём там и посидим, ну куда мы поедем, зачем, а вот пельменная смотри, а вон кухня тюркских народов, ну я знаю, что рыгаловка, но там же, в любом случае, подают кофе. Но нет, отвечает Серёга, ты гость у меня и только не это. Вот там клуб есть один, закрытый, у пяти человек в городе в него карты есть, там вход по паролю, кого попало с улицы не пускают, — как люди там и посидим, там чай, я тебе говорю!

Полчаса кружим по кварталу, вокруг этого клуба, пока найдём, где припарковаться, потом паркуемся далеко и идём полчаса до него. И вот этот клуб: там неудобные стулья, низкие столики, темно, щиплет глаза от кальянов и в меню из понятных слов только «пиво», а всё остальное — брови носорога, завёрнутые в морские водоросли, нет, Эдик, ну какие суши, — это специальное блюдо и ждать надо долго, потому как пока те носороги вырастут, пока у них брови постригут, пока от полиции потом следы заметут, это же понимать надо! Нет, Эдик, это не вода с хинином, это же специальный редкий чай, только в Китае его подают и тут! Нет, им не срут слоны, я бы предупредил. Нет, здесь нет «Липтона» в пакетиках, ну не позорь ты меня, а давай доктору фотку скинем — пусть обзавидуется, спартаковец хренов! Сделай так вот, типа Зенит — чемпион! Что значит тебе пофиг, ну притворись, пусть доктор там локти себе искусает! Ну какие котлеты, Эдик, ну меня членства лишат, ну ты что, ну вот угорь есть, давай с угрём — мне не так стыдно хоть будет.