Эдуард Овечкин - Норд, норд и немного вест

© Э. Овечкин, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

И как будто мало было того, что и так уже хоть плачь, заморосил дождь.

— Капюшон, Егорка, — тронула его за плечо мама.

Да что уже мог бы исправить капюшон? Парада было абсолютно не видно за плотной, серой стеной толпы и только редкие звуки долетали с проспекта, да люди периодически вспыхивали аплодисментами и криками «Ура!». И от этого становилось ещё грустнее: если люди кричат «ура», значит им весело — так же? А ты стоишь и пялишься им в спины. Егорка терпел, терпел, но чем больше терпел, тем меньше видел в этом хоть какой-то смысл. Парад и по телевизору можно было бы посмотреть — пусть и чёрно-белому, но в сухости и тепле.

— Мам, — не выдержал Егорка, — мне не видно ничего.

А ещё он замёрз, и кто-то наступил ему на ногу, но это можно было бы и пережить, если бы вот не то, что не видно.

— Егорка, ну что мне сделать? Поздно мы с тобой пришли, малыш. Сами виноваты. Может, домой пойдём?

— Я не хочу домой, — шмыгнул носом Егорка, — я хочу парад посмотреть.

И выставил вперёд красный шарик на палочке с подвязанным у основания жёлтым цветком из гофрированной бумаги — цветок они сделали прошлым вечером сами и, пока делали, получили столько удовольствия от предвкушения праздника, что теперь ну никак невозможно было сдаться и уйти просто так. Люди, которые стояли впереди, периодически оглядывались на Егорку, но уступить ему своё место в первых рядах так никто и не собрался — хоть бери и обижайся на их чёрную чёрствость. Цветок медленно намокал и тускнел. А может и правда — домой?

— Разрешите? — пробасил кто-то сзади и сильные руки подхватили Егорку, понесли вверх.

— Ой, — сказала где-то внизу мама.

А Егорка и сказать ничего не успел, как уже сидел на плечах высоко-высоко и говорить было некогда: вот он парад, — весь, как на ладони.

— Ура! — закричал Егор и замахал шариком.

— Ура-а-а! — радостно поддержали его серые люди, которые были теперь не так впереди, как снизу, и Егор их немедленно простил, хотя и обидеться-то ещё толком не успел. Да и не такими уж серыми они казались отсюда — вон на той даме шикарный зелёный берет, а у усатого дядечки пальто и вовсе жёлтое. Да серого-то почти и не видно, когда смотришь сверху. В людях не видно.

Серая от собственной унылости погода, обычная для Ленинграда почти в любое время года, тоже обрадовавшись тому, что Егорка перестал страдать, выключила дождь и чуть-чуть показала солнышко. На минутку, правда, — вековые традиции из-за маленького мальчика никто отменять не станет.

С плеч незнакомца видно было далеко и во все стороны — Невский был вымыт, украшен и выглядел торжественным сам по себе: разноцветные транспаранты (в основном красные), шары и прочие изыски советского праздника скорее вовсе и не украшали его, а выглядели посторонними и какими-то даже детскими среди монументальных домов, колонн и мостов. А народищу-то стояло и ходило вдоль него — мама дорогая! Где они бывают, эти люди, в обычные, будние дни, куда прячутся? Егорка был слишком маленьким, чтоб понимать, любит он этот город или нет, — дети в его возрасте умеют только любить, а понимать учатся много позднее. Но то, что он видел вокруг себя сейчас, его точно радовало.

— Мама! Как здорово! Ты себе не представляешь!

— Ты ничего не забыл сказать, Егор? — мама улыбалась, и это было слышно даже в строгой интонации её голоса.

— А, да! Дяденька, спасибо! — и Егорка глянул вниз.

Лица мужчины он не рассмотрел, но понял, что тот был моряк — в чёрной шинели, черных брюках, чёрных ботинках и чёрной шапке с обшитым кожей верхом. Ярко-белый шарф — вот и всё разнообразие в цветовой гамме костюма. А ещё он был высок — мама едва доставала ему до плеча.

— Смотри на здоровье! Для чего же проводить парады, если их не видят дети? Без детей любой парад — пустая трата времени, вот что я тебе скажу, малыш!

— Я не малыш! Мне скоро десять лет!

— Правда? — мужчина пошевелил плечами, взвешивая возраст Егорки, — а сейчас сколько?

— Пять!

— О, ну да, какой же ты малыш. Как звать-то тебя? Я Слава.

— Егорка.

— Ну будем знакомы, Егорка.