Эдуард Овечкин - Норд, норд и немного вест

Патриарх семьи, дед Миша, сидит у окна на табуретке и снимает последние пылинки с серого в рябчик пиджака, увешанного медалями и орденами.

— Люська! — кричит он в сени. — Де ты там? Хватит копошиться! Неси какой схватишь кусок да лезь за самогоном!

— Дед, ну что ты орёшь? — та самая женщина, которую мы видели в сенях, входит с пластом сала на сгибе руки.

— Знаю чо ору! На вас не ори, так будете тут до второго пришествия сиськи мять! Петька! Иди сало режь, без тебя лавки расставят! Люське за самогоном пора.

— Батя, так рано ещё, нет?

Дед Миша стукнул кряжистой клюкой в пол.

— Петька, а ну-ка мне!

— Ладно, ладно, не кипятись, всё успеем.

Петька, мужик лет за сорок, в брюках, заправленных в сапоги, и рубашке с закатанными рукавами и завязанной узлом под ещё не крупным, но уже заметным животом, подмигнул Люське:

— Видала, батя опять за порядок взялся, ух и заживём теперь!

Перехватив сало, он плюхнул его на широкую, рельефно изрезанную доску, ухватил с приступка печи нож и, довольно улыбаясь в усищи, принялся ловко нарезать куски. Не крупные и не тонкие, а как раз такие, какие приятно брать в руку и тянуть в рот.

Люська, если присмотреться, тоже была чему-то необычайно рада и взволнована — глаза блестели и руки с ногами делали дела споро и ловко не только оттого, что дела те были рутинные, но и потому, что шли в охотку.

— А баба де моя?

— Курям давать пошла.

— Крикни — хай переодеваться идёт! Не подохнут её куры, как жрут в три горла, так всё равно не несутся!

Дед Миша один во всей этой суете оставался строгим и серьёзным — его явно заботило, чтоб всё прошло именно на том уровне, который он запланировал, и без сучка и задоринки.

— Едут! Едут! — закричали со двора, и дед Миша, за ним Петя с Люсей, а потом уж все остальные потянулись на двор.

Кто едет? Где? А так вот же (и как они заметили раньше нас?) — из леса выкатился вслед за рокотом и лязгом помятый ГАЗон пятьдесят первой модели с ядовито-зелёной кабиной и надписью во весь борт «Перевозка пассажиров запрещена!» В кузове сидели несколько бабушек лет от пятидесяти до ста с остатками семечек и пирожков, что не успели продать на станции, — но не их же так встречают?

Общество во дворе заметно оживилось и даже запахло некоторой ажитацией, как если бы в деревню давно ждали и вот, наконец, прибыла какая-то знаменитость: Дэвид Гилмор, например, да не один, а в паре с Ричардом Блэкмором.

— Ну? Говорил я вам? — улыбался почти беззубым ртом дед Миша. — Рано, рано им всё! А то я не знаю, когда поезд приходит!

ГАЗон подкатил ко двору и, чихнув напоследок сизым облачком из выхлопной трубы, заглох, как так себе актёр, который играет смерть, — внезапно и наповал.

Бабки сидели в кузове и выходить не торопились — ждали второго акта. Визгнула пассажирская дверь, и на землю спрыгнул высокий и стройный морячок — чёрный, как Вельзевул, и оттого ещё больше красивый. Чёрные ослепительные ботинки, чёрные брюки клёш, расшитые несколько шире положенного, чёрный бушлат и чёрная бескозырка — ну чем вам не диавол? Только шеврон с шестерёнкой и винтом на рукаве, ленточка бескозырки и погоны с якорями (что положены курсантам, но не матросам) и двумя золотыми лычками поперёк выдавали в морячке жильца нашего с вами мира, а не потустороннюю силу. На ленточке горела надпись «Северный флот» (что говорило о том, что это всё-таки матрос, а не курсант), и концы её за спиной свисали до самой, простите, жопы. А от жопы вверх по концам карабкались:

— якорь;

— чайка;

— буквы «СФ»;

— памятник затопленным кораблям;

— дельфин;

— маяк;

— Северный (или Южный, но вверх ногами) полюс;

— белый медведь;

— акула, перекусывающая трезубец;

— подводная лодочка, торчащая из игривой волны.

Больше ничего на ленточках поместиться не могло: подводные лодки (слева и справа) перископами своими в аккурат упирались в узел на бескозырке.

Как вы уже поняли, матрос был красив и на клоуна совсем не похож. Несмотря на ленточки, якоря на погонах, лычки чуть шире положеных, белую подложку под шеврон на рукаве и широкие клеша, в мотошвейные войска записать его мы не можем, — такие мелочи для дембеля в расчёт не берутся.

Солнце, подыграв матросу, успело эффектно блеснуть якорями перед тем, как окончательно упасть в чащу — и нарочно так не подстроишь.

— Вовочка! — спугнула повисшую тишину Люся. — Сынок! Вернулся!

И, заплакав, кинулась ему на шею. Петя (очевидно уже, что отец) шмыгнул носом, но эмоции дальше не пустил — мужик же, да и дед вон строго глядит.