Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

В пользование больным отвели не более половины двора, его озелененную часть, именуемую для важности садом. Не слишком пышные деревца, под их жидковатой сенью крашенные лазурью скамейки; тропки, просекающие газон, ведут к бездействующему фонтану, обведенному широким бетонным кольцом. На круглый обод не возбранялось садиться, подстелив газету или, скажем, тонкий журнал. Больные присаживались, доставали припасенный от завтрака хлеб и крошили его, подманивая и без того раскормленных воробьев.

К предписанию находиться как можно дольше на воздухе Настя отнеслась со свойственной ей горячностью, отметала любые ссылки на непогоду. При первом ненастье захватила из дому мужнины башмаки на микропоре — не в шлепанцах же больную вести. Гуляет и покрикивает: «Ну-ну, не отлынивай!». Сообразила принести на случай дождя рулон клеенки в цветочек — «получай спецодежду!». Поскольку сверху лило, хотя и не сильно, укутала Оксану поверх серого халата той самой клеенкой, запеленала от макушки до пят. В носки ботинок, чтобы не слишком болтались на ногах, набила побольше ваты. Прищурилась: «Ну ты и пугало у меня!». Скомандовала: «За мной!». По пути в беседку обогнули несколько луж с вскипающими поверху пузырями, опасливо шарахались от мокрых кустов. Оксана двигалась неуклюже, вынужденная придерживать у ворота ерзающую клеенку, по которой струилась вода. «Ну и видик!» — подумалось. Нечто схожее показывали в документальном кино. Там нескончаемой вереницей брели продрогшие гитлеровцы, обернутые кто одеялом, кто бабьим платком. Оксану, смахивающую бог весть на кого, заприметили в мужском отделении; из окошка первого этажа вырвался вскрик: «Пленного фрица ведут!» — и многоголосое «ха-ха-ха».

Учреждение не из самых веселых, но люди, пока они живы, горазды перекинуться острым словцом, способны и пошутить.

А уж плакать…

Если Оксане суждено было благодаря медицине подольше удержаться на белом свете, ей не забыть до последнего вздоха тайных, чуть слышимых отчаянных слез. В одно из ближайших утр Зоя, прибранная, умытая, лежала на взбитых подушках, с затаенной улыбкой поглядывая на дверь. От больничного завтрака отмахнулась с гримаской — поджидала жареных окуньков, притягательных не только вкусовыми свойствами — свеженький все же улов, но, главное, тем, что приправой к домашней стряпне была заботливость мужа. Лежала не шелохнувшись, но вдруг, опершись на остренький локоток, нашарила в тумбочке зеркальце, губную помаду. Недолгая передышка, затем поиски пудры и гребешка. Оксана не преминула прийти на подмогу.

— Сейчас всем на зависть наведем красоту! Нам ли сдаваться! — Расстаралась, чтобы личико Зои стало помиловидней, чтобы могла улыбнуться своему «золотому» не бесцветными, а розовыми губами. Золотистым прядкам придала заманчивый вид — венчиком рассыпались по бязевой наволочке с казенным клеймом. — Поглядись в зеркальце. Нешто не куколка? Дмитрию твоему самое время нагрянуть полюбоваться.

— Да вот задержался… Начальник больно бесчувственный, может не посчитаться, загонит черт-те куда.

Сунув обратно в тумбочку гребенку и все остальное, помогшее Зое «прихорошиться», Оксана согласно кивнула.

— На работе частенько случается подзастрять, беспокоишься зря. Все едино придет, куда ему деться…

После обеда — Зоя и до него не дотронулась — вошла нянечка в желтых новеньких босоножках, приобретенных, как можно догадываться, на повседневно и повсеместно получаемые рубли. Вошла, взмахнула конвертом, бойко провозгласила:

— Пляши! Письмо. И чтоб прямо в руки. От самого.

— Его что, не пропустили ко мне? — разволновалась Зоя. — У него от палатного постоянное разрешение. На любые часы. Он что, пропуск забыл?

— Нам и без пропуска ведомо. Да так торопился, что Николай Андреич, анестезиолог, шедши навстречу, чуть по ступенькам не загремел. — Заметив, насколько больная переменилась в лице, вестница мигом выскочила в коридор, мелькнув желтыми босоножками.

Зоя поначалу окаменела. Затем мешкотно, как бы в целях оттяжки, развернула листок. Прочла его, перечла и бессильно уронила на грудь. Придавила отяжелевшим затылком подушку. Лицо мучнисто белело, теперь уж никак не от пудры. Оксана примостилась у Зои в ногах, расспрашивать не рискнула. Та, немного опомнившись, пролепетала сама:

— Не передашь никому? Честное слово?

— Клятву даю! — Хотела поклясться жизнью, но запнулась, подумав, так ли уж много стоит теперь ее жизнь. Получив письмо из дрожащих Зоиных рук, молча с ним ознакомилась. Да… Этакое посланье не забудешь до конца своих дней. А у Зои, если верить написанному, конец был не за горами.