Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

Две недвижные фигурки, осененные нежной листвой, могли сойти за скульптуру, за творение ваятеля. Ангелина Самсоновна, обернувшись в их сторону, тихо произнесла:

— Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте. — После длительного молчания, прижимая руки к впалой груди, словно стремясь удержать в ней запас кислорода, раздумчиво молвила: — Не исключено, что этот Ромео с велосипедом принесет ей спасение.

…Обследование Оксаны подходило к концу. Сомнений не оставалось — впереди операция, к ней уже начата подготовка. Яков Арнольдович не темнил, сказал, что предстоит сложное хирургическое вмешательство. Правда, тут же бросился успокаивать: болезнь захвачена в зародыше, вовремя, все шансы на то, что мы с вами — мы с вами! — вытащили счастливый билет. Обещайте не поддаваться хандре или панике, быть достойной Петра. Мобилизуйтесь на то, чтобы помочь медицине.

Не поддаваться, помочь.

Немыслимо упомнить мудреные обозначения лабораторий и кабинетов, куда твой приход предваряет «история болезни» с паспортными сведениями на первой странице, видными сквозь прозрачную половину обложки. Остальная информация доступна лишь медперсоналу. Пылаева Океана Тарасовна послушно являлась в указанное ей помещение, а ее «история» раз от разу вбирала в себя новые анализы и заключения.

Как-то при подходе к мужскому отделению, которое следовало пересечь по пути, Оксана невольно попридержала свой размашистый шаг. Долговязый мужчина у самого поворота подстерег расфуфыренную донельзя посетительницу и гневно ее распекал. Та стояла, накинув на кричаще цветастое платье белый халат, выданный внизу в гардеробе. В вырезе платья посверкивала цепочка, украшенная блестящей, похоже драгоценной, подвеской. Сам мужчина, как и все здешние пациенты, был облачен в унылое, серое. Даже цвет его длинного худого лица казался именно здешним, казенным. Под глазами, под стать общему виду, уродливо набрякли мешки. Зато женщина, которую он учил уму-разуму, никак не соответствовала мрачной окружающей обстановке. Сверхъестественно свежая — пожалуй, не обошлось без румян, — овеянная тонким ароматом духов, перекрывшим устоявшиеся местные запахи, она и Оксану сумела озлить; та мысленно определила: вот фифа!

— Вам не совестно? — долбил «фифу» больной. — Всякий раз черт-те как разоденетесь, размалюете физиономию, когда ваш законный…

— Что мой законный?

— Неужто не в курсе? Овдовеете, тогда и красуйтесь в свое удовольствие. А пока удержались бы — грех!

Женщина дернулась:

— Больше всех в курсе! — Из ее жирно подведенных глаз брызнули, полились горькие слезы, просекая черно-синими извилистыми бороздками ненатурально розовое лицо. — От меня врачи не вправе скрывать. Знаю все! Понимаете — знаю ! Но уж ему догадаться не дам. Он мне верит, он будет спокойный, покуда сама, не дай бог, не сорвусь, покуда достанет воли прикидываться веселой, наводить на себя эту распроклятую красоту. — Скомканный мокрый платок, отороченный кружевцами, размазал косметику по вздрагивающему лицу. Спохватилась: — Где тут можно умыться? И еще… мне воды — таблетку запить. Спасибо, найду. Но ему, смотрите, ни звука! — Дробно застучала по стершемуся линолеуму изящными каблучками.

Долговязый с уважением поглядел ей вслед:

— Ну и женщины нынче пошли. Посильнее мужчин.

В палату, в зал, скученно заставленный койками, на ту из них, которая со вчерашнего дня пустовала по соседству с Ангелиной Самсоновной, — выписали одну, велев являться на облучение, — Сергей Петрович пристроил новую больную — сама с вершок, голова с горшок. Большеголовой выглядит из-за обилия черных, приправленных сединою волос, забранных в пучок непомерных размеров. Насуплена. Лет около сорока. У входа в палату уперлась, палатный ее чуть не силой втянул.

— Сюда, коллега, сюда. Отдыхайте. Утречком мы вами займемся.

— Ваше дело, — сиплый голос прозвучал равнодушно.

— Колебания оставлены дома?

— Выходит, оставлены.

Сергей Петрович с неуклюжей лаской тронул плечо, утонувшее в широченном, неподходящего размера, серого, как здешние стены, халате. Что-то пробурчал, нагнувшись к уху, крохотному по сравнению с пучком. Невнятное бормотание онколога вызвало сдержанный ответный кивок. На том и расстались.

Ангелина Самсоновна выждала, пока новенькая рассует внутри тумбочки свой нехитрый припас, и не удержалась, спросила:

— Простите, вы врач?

Та просипела, не сделав усилия оглянуться: