Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

— Театру больше ста лет?!

Над занавесом — Оксане впервые попалось такое — нависли внушительных размеров часы. Не декоративные, а действующие, живые, как бы объявляющие зрителю: «У нас начало спектаклей минута в минуту».

— Слушай, опять на тебя накатило?

— Да нет. Просто так. Где наши места? — Просто или не просто, но стрелки, подрагивающие над сценой, напомнили не только о пунктуальности, присущей театру, но и о точности железнодорожного расписания. Живо припомнилось, как Станислав привез ее прежде времени на вокзал. Пустая платформа, черная туча, и дождь, вскипающий пузырями. Отозвалась болью последняя минута прощания.

Зрительный зал потемнел и затих. Слаженно, стройно полилась музыка из оркестра. Оксане мелодия пришлась по душе, хотя в разгар спектакля из кресла неподалеку донесся басок: «Он слишком иллюстративен — Глиэр».

Иллюстративен? Бывает подобное свойство у композитора? А если бывает — ну что ж! Петр, расширяя, как он выражался, кругозор своей половины, любил прибегать к наглядному методу, подкреплять «лекцию» иллюстрацией.

В сцене наводнения Оксану заворожили две идущие рядом музыкальные темы: безмятежно-яркое народное празднество и значительно ощутимое стихийное бедствие. Казалось, в зал сейчас хлынут бушующие волны Невы.

В антракте Настя сказала:

— Спасибо, я твою причесочку в божий вид привела. Видик был… разве что в Театре комедии народ веселить.

— С прической кончаю, завтра стригусь.

— Да ты что!

В обстановке праздничного фойе, в потоке нарядной гуляющей публики невесело прозвучало:

— Меня поджидают не в Театре комедии. Знаешь сама.

Объезд Ленинградского метрополитена, его первой трассы, в преддверии пуска которой Настя приезжала в Москву, отнесли на последний из трех отведенных Полуниным дней. Дню этому полагалось быть насыщенным, полным деловых впечатлений, без каких-либо тягостных разговоров и томительных пауз.

Перед выходом из дому Настя прошлась головной щеткой по Оксаниным волосам.

— Хочу представить тебя в лучшем виде. Ты для нашего коллектива уважаемый консультант. Начнем поход со станции «Технологический институт». Наземный вестибюль у нее вмонтирован в здание Главного управления.

— А если с «Площади Восстания»?

— Потянуло к вокзалу?

— Какой там вокзал… Давай для затравки на площадь. Лишний раз на Невский взгляну. Адмиралтейство, пожалуй, оттуда не увидать, но годится и шпиль на вестибюле метро. Шпиль, звезда, колоннада.

— Ишь ты, запомнила.

— Бьюсь об заклад, именно у колоннады ленинградцы назначают свидания, встречи. Вроде как у нашего Пушкина. Верно ведь говорю?

Интерьер «Площади Восстания» впечатляющ, особенно эскалаторный зал. Багряные стены подземного вестибюля напоминают обрамление дворца. Однако не царского. Рельефы на темы «Революция», «Ленин».

— Кр-расота?

— Красота.

— Поехали дальше.

На «Владимирской» рассмотрели мозаику «Изобилие». Настя не преминула сказать: «Изобилие — вот к чему мы стремимся!». «Пушкинская» примыкала к Витебскому вокзалу, откуда народ добирается на электричке в прославленный город Пушкин, тот, где лицей. До Пушкина Оксана обязательно доберется, в том случае, конечно, если ее не потащат под нож. Отмахнулась от навязчивых мыслей, дошли до торца подземного вестибюля, задержались против скульптуры поэта. Сидит, задумался; возможно, сочиняет стихи. Позади в виде декорации парк. Наверно, и его воспевал.

— Парк царскосельский, — взялась подсказывать Настя. — Через Пушкина на весь мир прогремел. И вообще что ни станция, то шибко художественная. И каждая на свой особенный лад.

— И названия подобрали какие-то ленинградские, — подхватила Оксана. — «Балтийская», «Нарвская», «Кировский завод» — он и есть тот знаменитый Путиловский?

На конечной станции «Автово» над кассовым залом выведено золочеными буквами: «Слава в веках». В войну здесь пролегала линия фронта. После, уже в больнице, соседка Оксаны, пережившая блокаду, любительница стихов, вставит старческим голосом посреди разговора:

Доехав до «Автова» решили немного пройтись, вдохнуть чистого воздуха, окунуться в мирную тишину. У Оксаны зароилось в голове: «Поутру и мне переходить линию фронта…». Настя брякнула несколько невпопад:

— До чего ж она, жизнь, хор-роша!