Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

Буря восторгов в зрительном зале. Вестник — режиссер, или администратор, или не имеющий роли актер — заработал столь благодарные выкрики, такие аплодисменты, каких не знавал ни один великий артист.

В памяти свежи не только печали тех лет. Как-то «безотказный наш Стасик» заглянул к ним весенней порой. Дощатые тротуары успели умыться бойкими ручейками, почти успели подсохнуть; можно было бродить и бродить, заглядывать сквозь штакетник во дворики, где вместо цветов сажали лук и картошку. Можно было посидеть у обрыва на высоком берегу Вятки, большой судоходной реки, и видеть как бы в бинокль, приставленный к глазам уменьшающей стороной, сплавляемый лес, суденышки, баржи — на Машин взгляд, все едино кораблики… Тем же днем побывали в библиотеке имени Герцена — он в городе Вятке отбывал ссылку более века назад. Гость с фронта насладился зрелищем чистоты и порядка, обилием читающей публики. Порадовался, что массу приезжих и коренных жителей — кировчан тянет к культуре, к верной отдушине в пору тревог. Осмотрели фасад театра, пестреющий простенькими афишами, проникли в фойе, где пылился черный рояль. «Пианино с хвостом», — пояснил Стасю разбитной тощенький мальчик, прибившийся к ним по пути. Узнав, что Оксане удалось здесь, в театре, насладиться концертом Флиера, лауреата предвоенного конкурса в Бельгии, посылаемого Москвой на гастроли в ряд городов для поднятия настроения, Станислав высказался несколько неуклюже: «Геббельсам нашу музыку не прикрыть».

Так уж устроено — за темным следует светлое. Будущей ночью, надо надеяться, она, Оксана Пылаева, побывав у Полунина, успокоенная, счастливая, покатит обратно.

Страха все же хлебнула. Жила — не тужила, и вдруг очередная диспансеризация в поликлинике МПС. Занудливые анализы, мрачный рентгеновский кабинет. Окулист, ларинголог, невропатолог — всех не упомнишь. Раздевайся да одевайся, отвечай на вопросы. Постепенно насторожило все возрастающее внимание персонала. С перепугу стала обороняться. Услышав: «Не замечали падения веса в последнее время?» — отрезала: «Худоба нынче в моде». Заикнулись насчет ее бледности — покривила душой: «Не было румяных в нашем роду». А ведь сама удивлялась исчезновению собственного румянца. Как раз накануне врачебной проверки приняла душ. Горячий, напористый. Закуталась в банную простыню, вытерла махровым уголком запотевшее зеркало и призадумалась: отчего даже после такой процедуры лицо оставалось ровного воскового оттенка?

Обманывала не столько врачей, сколько себя. Не помогала им, а глупо темнила. Разве такое в ее характере? Что в душе, то и на языке. Обычно ведь так?

Предложили лечь на обследование. Не амбулаторно, а лечь! Ей ли трусить больницы! Перед памятью Петра просто стыд. Стыд, что так ослабела душой. Между прочим, не слабость толкнула ее к Станиславу — она позвала его как бы по подсказке Петра. В трудный час обратилась к их общему другу, отдала себя в заботливые добрые руки. В итоге — поезд Москва — Ленинград.

Вагон тряхнуло, да так, что кошелка, пристроенная теми заботливыми руками под столик у изголовья, резко накренилась, пришлось ее подхватить. Состав затормозил, хлынувший снаружи электрический свет заставил зажмуриться. Не спущенная на ночь плотная штора дала возможность быстро откинуть край светлой шелковой занавески. Что там за остановка? Оксана села, не тревожа чьего-либо сна. Огни на платформе надо бы погасить, наступило время рассвета. А может быть, не рассвет, просто белая ночь? Не напрягая зрения, прочла: «Бологое». Пронаблюдала, как бородатый дядька заталкивал в соседний вагон увесистый куль. Из следующего вагона торопливо сошли две женщины в одинаково немудреных плащах, с набитыми до отказа сумками. Засеменили к привокзальному зданию, откуда навстречу им, к поезду, вынесло встрепанного подростка в клетчатой рубашке навыпуск. Тем и завершился станционный переполох.

Над местностью высилось чистое, словно омытое недавним дождем белесое небо; оно, как и влажная гладь опустевшей платформы, излучало покой. Кто-то наконец догадался погасить горящие без надобности станционные фонари. Теперь и подавно все выглядело ровно, невозмутимо. Бесстрастная картина для глаз. Но Оксана вдруг углядела в той картине живой и яркий мазок. Отдаленная скамья. Юная пара в обнимку. Не замечают готового к отбытию недавно прибывшего состава. Ведать не ведают, до чего отчетливо их отражение в бледной луже, растекшейся подле скамьи. Слились в поцелуе, вообразили себя наедине со вселенной.