Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

Так же была обута и после, в другой памятный вечер. Новый год, послевоенная елка — он сам ее к ним приволок. Убирали втроем. Оксана со смехом живописала, как ухитрялась в Кирове невесть из чего — бумажек, спичечных коробков, лоскутков — сотворять елочные игрушки. Послевоенные блестящие украшения, всякая забавная всячина, что Стась сумел раздобыть, ошеломили девочку до невозможности. Распрыгалась, размахалась, отчего хрупкий сияющий шар превратился в осколки, во множество алых брызг. Поначалу тот переломный вечер проходил на редкость чудесно. Хозяйка, порозовевшая в тон своей премиленькой блузке, куталась в белую шаль (топили скупо в ту зиму), дочка подпоясала свитерок чем-то пушистым, серебряным и, неустанно вертясь и подскакивая, не зябла ничуть. Вкусный дух домашних лепешек и карамели спорил с запахом хвои, с ароматом смолы. Праздновали по-семейному дружно — вот он и расчувствовался. Стоило Машеньке угомониться, уснуть, он, набравшись храбрости, выложил ее матери все, что давно рвалось из души.

Ответом — не сказать, чтобы он заключал в себе неожиданность, — было твердо произнесенное имя Петра и не менее твердо высказанный совет обзавестись собственной семьей.

…За спиной в отдалении по-прежнему плескалась река, над головой шелестели тополиные ветви, одаряя запахом весенней листвы. Снова глубокий вдох, поворот головы. На том берегу, где Парк культуры и отдыха, вперемежку с редкими ночными огнями проступали силуэты многообразных строений, ветвились кроны деревьев. Несравненным Крымским мостом всякий раз как внове любуешься. Трехпролетный, цепной, стройные стальные конструкции. Въезды на мост отмечены тумбами. На тонких подвесках мерцают гирлянды светильников. Приподнимись и вбирай глазами их дрожащее отражение в темной воде.

Ребятня, живущая неподалеку, не сомневается, что красивый висячий мост специально соединяет два берега, чтобы отцы имели возможность водить их к аттракционам или же к пристани, где делают остановку прогулочные белые катерки. Причалят и, покуда длится посадка, колышутся на манер поплавков.

Поплавок… Быстро встал, оставив на скамье разостланную «Вечерку». Надо действовать. Никакой он не поплавок! Где-то здесь у ближайших домов поставлен телефон-автомат — скорее туда, в стеклянную будку. Оказавшись на тротуаре, сообразил: обычный уличный автомат не предназначен для междугородных переговоров. Куда же ринуться? Готов хоть на край света. Однако дошло: если даже поднять Полунина среди ночи, тот ничего нового не сможет сказать. Он еще не видел больную, поезд еще не доставил ее в Ленинград, даже зоны белых ночей не достиг. Едет, мчится… Оксана, надо надеяться, догадалась сменить вымокшее ярко-красное платье на прихваченный в дорогу халатик, эдакий уютный, в крапинку, с пояском. Не хотела брать, но взяла. Однако вряд ли переоделась: не хватило энергии. Растянулась на нижней полке и спит.

Только спится ли ей в эту ночь?

В скором поезде — был он попроще «Стрелы» — койки не застилались заранее; комплекты белья, отдававшие запахом стирки, раздали пассажирам, когда за окнами кончилась череда окраинных новостроек, замелькали неприметные домики, заборы, встрепанные очертания кустарников. Пожилая проводница устало отмахнулась в ответ на просьбы о чае: «Утречком напою». Вслед ей весело подмигнул паренек в затасканной, но щеголеватой тужурке. Наскоро заправил свою верхнюю койку, прислонил к подушке пузатый портфель и — была не была! — извлек из него фляжку. «Кто мне составит компанию?». Солидная семейная пара согласно переглянулась, после чего половину столика занял прозрачный пакет с домашними пирожками. Оксана, полуулыбкой прося извинения, скользнула в обезлюдевший коридор, припала к окну с приспущенной рамой, подставила голову под хлесткий поток несущейся навстречу прохлады. На память пришел утренний душ, его сильные горячие струи, странным образом не вызвавшие на лице хоть малость румянца.

Вперемежку с приземистыми жилыми строениями нет-нет да и возникнут дома городского типа. Фасады их, соответственно позднему часу, лишь кое-где мечены светящимися прямоугольниками различных полутонов. Почему-то за каждым из непогашенных окон Оксане чудится прочный безмятежный уют. Не удержалась от вздоха: живут же люди, не ожидая напастей, не ведая, как незаметно, совсем по-кошачьи умеет подкрасться беда…

Островерхая крыша одной из пронесшихся дач воскресила в памяти предвоенное лето. На клумбе ноготки и петунии. Чисто выскобленное крыльцо. По краю террасы живая стена из вьюнков; под ее розово-зеленым заслоном огороженная сеткой крохотная постель; на маленькой подушке почти еще безволосый затылок; обе Машины щечки нежней и румяней вьюнка. Солнце жарит. По дощатому полу слоняется, выгибая спину, рыжая кошка. Ее, приблудную, жалели, кормили, в результате бесповоротно потеряли покой. Не решались ни на минуту отлучаться от детской кроватки — одичалая тварь всегда казалась готовой к прыжку. Тщетными были попытки отца оберечь ребенка от мяукающей «тигрицы». Оттаскивал в лес, что за полем у отдаленного поселка, — та возвращалась, продолжая шастать возле постельки. В сердцах Петр уволок упрямую кошку за несколько километров к реке, засунул ее в камышовые заросли и обратился в бег. Тем же днем от калитки вновь донеслось постылое «мяу-мяу».