Михаил Рощин - На сером в яблоках коне

Между прочим, она никак не может забыть того случая, помнишь, когда мы ходили в Колонный зал на концерт, ты за мной забежал, мы спешили, и ты стал мне помогать застегивать пуговки сзади на голубом платье — тридцать пуговок! — а бабка вошла и увидела. «В наше время, — не унимается она, — если молодой человек, извините, застегивал женщине платье, это означало…» — «А у нас ничего не означает, ни-че-го! — говорю я ей. — Мы в детских садах и пионерлагерях к другому привыкли». — «Вы? — Она выпускает весь свой сарказм. — Лично вы, да будет вам известно, никогда, слава богу, не были ни в детсадах, ни в каких лагерях!» Этот случай что-то ей, конечно, открыл. Ну, пусть думают, что хотят, теперь уже скоро.

Целую, мой родненький. Неужели я не дождусь от тебя письма?»

«…8 февраля

…Какой ты у меня умник! Во вчерашнем письме я тебя ругала, а сегодня хвалю, мой хороший. Шла из института, зашла на почту и получила письмо. Ура! В троллейбусе успела половину прочесть. Пока читала, все время улыбалась — интересно, что думали окружающие. Вчера дала себе слово не заходить, но сегодня, конечно, не выдержала, и оказалось, что недаром. Дядька, который сидит на письмах «до востребования», уже знает меня и улыбается.

Как я рада, что ты пишешь бодро и весело! Ну, правда, ты немножко обвыкнешься, и все покажется не так страшно в этом Октябрьском. Будь мужчиной! Кто там смотрит за тобой? Что ты ешь? Сколько раз в день? Неужели твоя хозяйка не может приготовить ничего, кроме чая? Мне уж тут кажется, что ты скорее умрешь не от того, что полмесяца меня не видел, а от того, что ходишь голодный. На такой тяжелой работе надо есть.

Брось, пожалуйста, думать: ошибка, ошибка. Никакой ошибки, ты поступил правильно, и наплевать на этого Бориса. Сами справимся. Уверяю тебя, мы еще так славно заживем в этом Октябрьском! Нет ночи, чтобы мне не снился ты, этот поселок, наша жизнь в нем. Бабка говорит, что я то смеюсь, то плачу во сне. Она, как всегда, караулит меня. У врача я второй раз не была. Зачем? Считаю, что это совершенно лишнее. Только деньги выбрасывать. А я сейчас, как Плюшкин, берегу каждую копейку. Все свои вещи, кот. не ношу в данный момент, укладываю потихоньку в один чемодан, чтобы сразу взять его, и все, не копаться. У мамы купила босоножки. (Не удивляйся, у нас так заведено.) Теперь буду отдавать ей понемногу из каждой стипендии. Короче, я, как мышка, тащу и собираю все, что можно, для нашей будущей жизни.

Жду, жду, жду. Скорее устраивайся и зови меня. Думаю, уже в начале апреля ты будешь с цветами встречать меня в Харькове. Связался ли ты с Дмитрием Иванычем, отдал ли документы в институт, попросил ли другую работу? Скорее, скорее все делай! И пиши мне обо всем, пожалуйста, как можно подробнее. Ты же знаешь, мне дорого каждое твое слово.

Сегодня на лекции по матанализу так было плохо, только минут через десять пришла в себя. Мальчишки наши спрашивают, почему я все время вздыхаю. Я, правда, вздыхаю, как корова.

Целую, мой миленький, два миллиона раз! На миллион больше, чем ты, понял!

«…Утро черное, как сапог, тучи несутся, ветер гонит по степи поземку, «будка» — грузовик с самодельным кузовом, — набитая работягами, прыгает на мерзлых колдобинах, сырая вонь с вечера не просохших ватников и брезентовых роб, табачище, мат-перемат, едем… А там опять черная степь с белым снегом, ветер аж воет и трясет стену из арматуры высотой в шестиэтажный дом. Там, в темноте, черные комочки висят — это невидимые на ремнях сварщики, только по синим огням и красным искрам, что сыплются вниз, можно догадаться и поверить, что там — люди. А я мечтаю: мне бы туда, мне бы тоже в сварщики, висеть на высоте, чем копошиться и своей преисподней, в котловане: я ведь не умел ничего, и меня сунули к бабам-бетонщицам в бригаду, на фундаменты, в «банки» — «пока, Шувалов, временно, на месячишко-другой»; здесь много умения не нужно, стой в резиновых сапогах в бетонной жиже, держи вибратор, — самосвал сползет в «банку» по дощатому настилу, еще вывалит кучу, — ровняй, и все дела. Мороз ударил, бетон стынет, кран стал, току нет, опалубку не успели. «Одно сделаем, другое запорем, ты еще, тилигент, под ногами, не умеешь — не лезь», — как двинула Ольга Константиновна Кайдук своей ручкой, так и летел три метра задницей в бетон всем на посмешище. Одна мысль: только бы до обеда дотянуть, разогнуться, да и есть хочется до невозможности. Но на всю стройку один барак-столовая, едят в три приема, но кто там будет порядки соблюдать, все сразу лезут, так и будешь век в хвосте стоять, потому что «свои» к «своим» становятся, «я за его занимал, чего орешь!» — и плюнешь, в конце концов, и уйдешь. Хлеба съесть полбуханки да запить кипятком из кружки, сахару погрызть, и то лучше, — весь обед.