Евгний Куренной - Охота на тайменя

— Ничего? Кила' на полтора, не меньше. Для начала сойдет. — И небрежно кинул рыбину в полиэтиленовый мешок. — Ну а у тебя чего? Не берёт?

Наблюдая за Кешкой, я крутил катушку, прислушивался, как идет, играет у самого дна моя «байкалка»… Удар! Мигом делаю короткую энергичную подсечку, и в ту же секунду ощущаю на конце лески тугое, сильное — рывок за рывком — биение. Ага, тоже, наверное, ленок взялся. Упирается, буйствует, отчаянно противится, норовит освободиться от крючка, уйти. Нет, это ему не удается, якорь цепко держит его. Теперь Кешка глядит то на меня, то на воду, подходит полюбопытствовать, как буду управляться. Поучает:

— Помалу, помалу выводи. Внатяжку его держи, не попускай, не давай развернуться.

Нашелся академик. Будто я впервой взял в руки спиннинг, будто без него не знаю, как выводить. Рыба уже на мелком, у берега, её хорошо видно, и Кешка намётанным взглядом определяет:

— Это не лено-ок. Таймешонок попался.

Он не ошибся: моей первой сегодня добычей оказался небольшой, килограмма на два, таймешек — серо-голубой со спины, с блестящими, серебристо-белыми боками, весь в тёмных крапинках, тело красиво вытянутое, прогонистое, сильное. Не рыба — само совершенство.

— Ну — с полем нас! — и меня, и себя поздравил Кешка. — Для начала — ничего. Какой ни есть, а всё ж — таймень. А где маленькая рыбка, там и большая. Поищем. Глядишь — и пофартит. Они часто парами стоят. Покидай.

Кешка опять завёл «санки» под струю и, когда они вышли на простор, заработали, стал спускаться к утесу. Медленно пятились, отходили «санки», но так и продолжали держаться полозьями по течению, оттягивали леску. Время от времени Кешка подёргивал жилку, чтобы «оживить» обманки, привлечь к ним рыбу. И старался не напрасно. Вот один крупный хариус плеснулся, выпрыгнул из воды, с первого раза промахнулся, не поймал мушку, прыгнул снова, достал и тут же засекся — забился на крючке. Но Кешка сохранил спокойствие, вываживать хариуса не стал. Из-за одного-единственного такую длинную снасть выбирать? Много чести. Пускай попрыгает, порезвится, покуда не возьмётся второй… Ну вот, уже и взялся. Кешка потянул «санки» на себя, стал сноровисто подматывать леску на фанерную рогулину. И в эту минуту на середине реки, на самом стрежне, из-под струи, что обтекла громадный, скрытый водой камень, вывернулся крупный таймень. Он взметнулся чёрной тугой стрелой, хлестко ударил малиново-красным хвостом и жадно хватанул хариуса на поводке — того, дальнего, который был ближе к «санкам». Хапнул нахально, по-разбойничьи: всей пастью, взаглот.

— Ого дурило! — вырвалось у Кешки.

Задергалась, упругой тетивой напрягалась жилка, и Кешкин легкий «кораблик» утонул, ушел под воду. Силен да нахрапист был таймень!

— Скорей сюда! — позвал меня Кешка; но я и так уже бежал к нему.

Одной рукой, одним движением он сдернул через голову ружье, отдал, почти кинул мне.

— Готовьсь! Если подведу — стреляй в голову. Пуля там. Не попадешь — так оглушишь.

Стрелять не пришлось. Я даже в воду не успел войти. В следующее мгновение таймень уверенно, размашисто вскинулся, опять ударил хвостом, рванул снасть… и «кораблик» сразу всплыл, а от поводка на леске остался, повис жалкий обрывок… Ни тайменя тебе, ни хариуса, ни крючка. Вот так-то. Ушел, стервец! Показался, хвостом поиграл, и — привет рыбакам. Ещё и добычу нашу заглотил. Разбой средь бела дня.

Но Кешка, к удивлению моему, ничуть не огорчился. Напротив, ещё больше раззадорился.

— Значит, есть они тут, есть голубчики… Во дурило так дурило! Как же такого быка удержишь? Малым крючком да на тонком поводке. Я знал, что оборвет. Хоть повидали красавца — и то хорошо… Ну ладно, пускай погуляет. Мы его ночью возьмём, на «мыша». Всё одно не утерпит, хапнет. Вот тогда и потягаемся, кто кого.

Быстро темнеет в горной тайге. Когда принесли на табор улов, потрошили и подсаливали рыбу, пекли хариусов на углях и пили чай, пока переоснащали для ночного промысла Кешкины «санки» — вместо «мушек» навешивали «мышей» на крепких, надёжных поводках, — над утесами за рекой, над кедровыми дальними хребтами ещё горела заря, и в плёсе отражалась вечерняя задумчивая синь, подчёркнутая малиново-алой, точно хвост тайменя, полоской, а потом небо сразу угасло, утратило живые, изменчивые краски, его затянуло облаками, и наступила глухая, непроглядно-тёмная ночь, в которой только наш костерок мигал, подбрасывал искры, освещая поляну перед зимовьем.

— Это хорошо, что луны нету, — заметил всезнающий Кешка. — Чем темней, тем он смелей хватает. Может, нам сегодня и пофартит.