Евгний Куренной - Охота на тайменя

Мелководье и не давало нам с Кешкой ходу, удерживало в деревне все эти дни. Сплыть по реке на испытанной Кешкиной моторке к тем плесам, которые помянул дед, километров за тридцать, а то и подальше, куда редко забираются местные рыбаки, не так уж трудно — течение унесет, знай только лодкой правь. Но как потом подниматься против течения, через оголенные пороги, перекаты, длинные шиверы? Быстро кончишь мотор, и лодку придется до самой деревни по-бурлацки, волоком тянуть и толкать шестом — занятие изнурительное и бесконечно долгое.

Дед Багров — сутулый, рукастый и жилистый, в свои шестьдесят пять ещё крепкий, непоседливый и до работы падкий — поглядел из-под серых бровей в окно на безоблачное, белесое от зноя небо. Сочувствуя и нам с Кешкой, и тайге, покачал головой:

— Когда же она нонче переломится, погода-то? Не может же всё лето — без дождя. Нельзя, сгорит всё. Пожары пойдут по тайге, по кедрачам… Не-ет, чуют мои кости — должна переломиться. Скоро быть дождю.

Старик не обманулся. Два дня спустя погода и верно переломилась. Перед закатом солнца от неведомых дальних верховий Мензы, со стороны Монголии, по всему горизонту поднялись и затянули небо тяжёлые, подбитые чернотой тучи, в сумерках из-под них по хребтам ударили молнии, и всю короткую июньскую ночь над горами гулко, раскатисто и неукротимо грохотала гроза, вдали короткими всплесками полыхали зарницы, и шумел, плескался, булькал, что-то весело бормотал тёплый обильный дождь: омывал склоны сопок, берега реки, избы, амбары и стайки, деревенскую улицу, поил огороды, поля, луга — всю изнурённую долгой сушью землю.

За ночь лишь единожды пробудился дед. Поворочался, покряхтел, послушал, как шумит, лопочет за окнами дождь, окликнул сына:

— Кеха, а Кеха… Лодка наша ладно стои'т, путём привязана? Не унесёт?.. Слышь, чего говорю, Кеха?

— Чего, чего, — недовольно буркнул тот спросонок. — Унесёт, куда там… С такого дождя, река и прибыть не успеет. Вон сколь сушило.

— Так вишь — не перестаёт.

— Перестанет. Не век же ему теперь лить.

— Утром поране всё одно пойди глянь… Слышь, нет?

— Ладно… Вперёд петухов закукарекал. Дай поспать.

Кешка, уступив мне на время свою кровать, спал около печи, на скрипучей раскладушке: он перевернулся с боку на бок и голоса больше не подавал.

Наутро, когда мы с Кешкой, надев длинные резиновые сапоги, пришли на берег, Менза уже не была прежней, вчерашней. Грозовой дождь пролился для неё недаром: она заметно ожила, воспрянула, после долгого истощения, а вода в ней стала красноватой и несла поверху, легко кружила пятна и хлопья пены.

— Самая рыбалка! — загорелись азартом Кешкины синие глаза. — Самое то, что надо! Только бы не прозевать. Покуда ещё сильней не прибыла, совсем не замутилась, надо поспевать. Сейчас и ленок, и таймень разгуляются. Наголодались по мелководью, теперь кинутся хватать всё подряд… Пошли складаться, с обеда и рванём.

Мы заспешили обратно в деревню. На улице Кешка отвернул вправо.

— Ты давай домой, — бросил мне, — а я в контору сбегаю, попрошу у начальства два-три денька. Всё одно работы у меня никакой нету, нечего пилить. По-быстрому соберёмся и отчалим на низ.

Омытым, свежим и ярким было послегрозовое утро. Пахло мокрой землей и травою. Из-за реки — там, по склонам крутых распадков, к самой вершине гряды поднимался могучий бор — наносило сладковатым хвойным духом. Дождь перестал давно, ещё перед рассветом, но тучи не уходили, они наплывами возникали над горизонтом, клубились у вершин гольцов, как будто собирались для нового буйства.

Вскоре Кешка прибежал домой. С размаха, нетерпеливо хлопнул воротами, скинул на крыльце резиновые сапоги, вошел в избу и сразу засуетился:

— Все ладом. Договорился. Хоть сейчас можно отчаливать. Ну-ка, — заторопил меня, — давай по-быстрому. Рулетку свою, удочки, чего там ещё… всё бери, всё пригодится… Мать, продуктов нам поклади в куль. Да поживей. Дальше уплывем — больше поймаем.

— Летом — чего и класть? Мяса-то нету, — посетовала бабка Марья. — Даже сливок нету. Уж сколь дён молоко не перегоняла. Может, яиц наварить?

— Чё есть, то и ладно, — махнул Кешка. — Не пропадём. Рыбы добудем. Вечером уже ухи похлебаем.

— Гляди, шустрый какой, — ухмыльнулся дед. — Удочку ещё не замочил, а уже собирается шарбу хлебать.

Бабка Марья взяла с печи выстиранный мешок, оглядела его, отряхнула, проверила, цела ли на нем вязочка. Спросила сына:

— Сколь хлеба-то класть? Надолго поплывете?