Александр Проханов - Скорость тьмы [Истребитель]

— Власть? — удивился Ратников, наблюдая этот странный оскал, которого не было в юности на лице товарища.

— Я ведь был твоей тенью. Добровольно, без принуждения, стал твоей тенью. Следовал за тобой попятам. Старался на тебя походить. Копировал тебя. Воспроизводил твои поступки, жесты. Знаешь ли ты, что я изменил свой почерк, чтобы он походил на твой? Что я усвоил твою манеру стоять, положив одну руку в карман, рассеянно посматривая по сторонам? Что я покупал галстуки такие же, как у тебя? Что перед зеркалом я репетировал, стараясь усвоить твою улыбку, твое особое шевеление бровей. Я увлекался моделями, потому что ты увлекался. Прочитал все книги фантаста Ефремова, потому что ты прочитал. Пошел в авиационный институт, чтобы оставаться рядом с тобой, — страстно продолжал Шершнев, — Я тебя обожал и ненавидел. Ты отнял у меня мою жизнь и заменил своей. Ты был талантливей, ярче. В твоем доме стояла старинная мебель, доставшаяся тебе от твоих дворянских или купеческих предков, а в моем — примитивные советские столы и шифоньеры. В твоей библиотеке стояли журналы «Весы» и «Апполон», в которых были напечатаны неведомые стихи, небывалые философские эссе, смысл которых разъясняла нам твоя мама, а моя мама работала монтажницей на заводе и говорила «хочут» вместо «хотят». Ты с детства получил больше калорий, чем я. Ты был сильнее, одареннее, красивее, чем я, — мучительно улыбался Шершнев.

— Я впустил тебя в мою натуру, ты вошел и вытеснил из мой личности меня самого. Как я тяготился своей жалкой ролью. Как хотел изгнать тебя. Как устал быть твоей тенью. Когда мы расстались у той дурацкой баррикады, и я вошел в парадный вестибюль Белого Дома, я впервые почувствовал, что рассек соединяющую нас пуповину. Физически почувствовал, что существую сам по себе. И каждый мой последующий шаг был счастливым от тебя удалением. Нет, я не сразу от тебя избавился. Я выдавливал тебя по капле, как выдавливают чеховского раба. Я изменил мой почерк. Уничтожил на своем лице твою улыбку. Построил себе новое лицо, словно сделал пластическую операцию, чтобы не осталось ни одной твоей черты. Я увлекся женщиной, которая стала моей невестой. И вдруг обнаружил, что она похожа на твою жену Елену, молчаливая блондинка, голубые глаза, высокая, с тонкими запястьями. Я бросил невесту, женился на другой, — маленькая, полная, черноволосая, смешливая. Казалось, операция по твоему истреблению завершилась. Но вдруг ночью, в каком-нибудь отеле «Хилтон» или «Дорчестер», я обнаруживал, что ты еще во мне. Что я думаю твоими мыслями, смотрю твоими глазами. И мне хотелось себя убить, чтобы вместе с собой убить тебя.

Ратников с изумлением смотрел на сумасшедшего человека. Это был безумец, одержимый мучительной манией, пораженный неизлечимой болезнью, причиной которой был он, Ратников. Эта болезнь жгла, уродовала лицо, делала безумными глаза, которые меняли цвет, словно в них вставляли зеленые, фиолетовые, желтые светофильтры. Этот человек был опасен. От него исходила смертельная угроза. Он мог выхватить пистолет и выстрелить в Ратникова в упор, за столом, под лампой с богемным цветным абажуром.

— Один эпизод не дает мне покоя. Преследует меня все эти двадцать лет. На улицах европейских столиц, на пляжах Красного моря, среди проституток Стамбула, танцовщиц Бангкока, авиасалонов в Арли и Ле Бурже. Помнишь, в девятом классе, мы пошли на Волгу с девчонками? Это пора, когда все друг в друга влюбляются. Жанну Девятову помнишь? Глаза, как у африканской лани. Губы пунцовые, насмешливые. На смуглом лице румянец, как у цыганки. Я ей писал стихи, провожал домой, уже поцеловал один раз во дворе. Мы решили с тобой переплыть Волгу на глазах у девушек, чтобы продемонстрировать наши спортивные мускулы, загорелые тела, наш фирменный «кроль», — этакий рыцарский турнир на глазах прекрасных дам. Разделись на берегу, кинулись в воду и поплыли. Может быть, метров двадцать. Ты впереди, я сзади. Сквозь водяные буруны вижу разлив реки, противоположный берег с домами, далекий торопливый катерок, клокочущую воду, из которой вырывается твой блестящий локоть, твоя сильная спина. Думаю, сейчас я тебя обгоню и выиграю состязание. И вдруг со мной что-то случилось. Какой-то паралич, какая-то жуткая судорога. Меня всего свело. Я стал тонуть. Кричу, захлебываюсь. Каким-то чудом ты услыхал сквозь шум воды. Оглянулся, подплыл ко мне. Я вцепился в тебя мертвой хваткой, боялся, что ты бросишь меня, и я утону. Я топил тебя, захлебывался, видел в ужасе, как захлебываешься ты. Ты вытащил из воды руку и сверху, кулаком, ударил меня в лицо. Я потерял сознание. Ты подхватил меня и выволок на берег. Я лежал на пляже, в крови, в слезах, на глазах у девчонок, жалкий и отвратительный. Ты делал мне искусственное дыхание, пока из меня ни хлынул мутный поток. Я пришел в себя, сидел, весь синий, меня одолела икота. Изо рта, из носа текло. Я поймал на себе взгляд Жанны Девятовой, полный презрения. Подумал, уж лучше бы мне утонуть, чем предстать перед ней в таком виде. Больше я не провожал ее, не писал стихи. Ты спас мне жизнь, но при этом страшно меня унизил, на всю жизнь, до смерти.