Константин Строф - Плач Персефоны

Проснувшись, Нежин некоторое время радовался, покуда не осознал, что поводов, помимо бестолкового видения, нет. Первые секунды яви со странной живостью напоминали поедание яблока. Сначала забираешь самую легкую часть, потом принимаешься за тающий на глазах огрызок, рассасывая и отделяя во рту мякоть до тех пор, пока не выплюнешь комочек сухих чешуек и семян, что не хватило духу проглотить. Расставил ноги и смотришь сквозь зубную боль единственную свою реальность.

С момента последнего появления на службе прошло немало времени, но перемен Пилад для себя не отметил. Всё те же приблизительно взгляды были брошены на него со всех сторон. Так же равнодушно все отвернулись, узнав его. Миша подошла первой и сразу пустилась в разговоры. Она снова была одна, а все ошибки, по ее словам, остались в прошлом. В ее лице появилась некая зрелость, что Пилад приписал истекшей беременности, но прикинув в уме, понял, что черед родов только должен был вот-вот наступить, а следовательно, ошибки лепит и природа. Миша быстро утомила, и он – весьма, кажется, неучтиво – погрузился в дела, беспорядочно наброшенные с пылью поверх его стола.

Вскоре вызвали в кабинет, наделенный властью. Пилад зачерпнул из Мишиной вазочки сушеных груш и, жуя, шагал, а шагая думал, как увидит с минуты на минуту прищур Иоганна Захарыча, строгого, но весьма смешного старичка. Встречались попутно и новые лица. Кое-кто даже кивал, стоя Пиладу любопытства.

Портрет был на месте, однако самого Иоганна Захарыча Пилад так и не увидел. За начальственным столом небрежно восседал незнакомый ему человек.

Он представился как Антон Круентин Старший. Но тут же сам себя элегантно поправил, сказав, что из рабочих соображений предпочтет старомодное – Антон Антонович. Такого, подумалось Пиладу, ему не удастся забыть.

Антон Антонович, очевидно, принадлежал к тому сорту людей, что почти никогда не бывают больны и еще реже чем-нибудь терзаемы. Лицо и тело его, заключенное в элегантный приталенный костюм, выглядели молодо вопреки возрасту, который был все же чуть больше нежинского. Но таилось среди всей приятности означенных черт нечто тошнотворно-иконное, особенно в личине. Человеку с такой внешностью под табличками, предупреждающими посторонних о непроходимых местах, никто не скажет и слова; но обязательно пристанет к зазевавшемуся Пиладу.

Антон Антонович объяснил в нескольких словах, от которых веяло неживым холодом, новые порядки в их работе и цели, что ставит перед собой этот неумолимый поводырь. Когда, по его мнению, было достаточно, он поднялся сам, показывая, что аудиенция завершена и можно удаляться. С широкой, навевающей запах резины улыбкой он протянул через стол руку.

Рукопожатие Антона Антоновича было строго дозированным по силе и по продолжительности, и прервал его он опять же первым, похоже, все предпочитая делать самолично. Пилад не удержался, в мыслях разыграв, как держал Антон Антонович с отцом совет по поводу собственного зачатья.

Пилад опустил ладонь, свернув ее до времени трубкой, и уже собрался уйти, по традиции не проронив ни слова, но его внимание неожиданно привлек лист бумаги, лежащий на прежнем дубовом столе. Что там было написано, он не мог разобрать со своего места – из прострации его вывело другое: неприятно знакомым показался почерк, полный вкрадчивых завитков и опрятности, недоступной серийной мужской руке. Пиладу явилось душное видение. Против его воли возник обнаженный Антон Антонович, стал низко приседать и злобно посмеиваться. Он был бледен и совершенно лишен комичности, свойственной всем без исключения нагим мужчинам. Пилад быстро повернулся и лишь через несколько шагов сбил жирные галлюцинации о дверной проем.

Остаток первого рабочего дня прошел без дополнительных новостей. Молодые сотрудники – некоторых Пилад предпочел мысленно объединить, сократив до одного, – энергично сновали мимо его стола. Миша втягивала руки в растянутые рукава свитера и поднимала плечи, словно закутываясь в невидимую шаль. Она еще пару раз заговаривала с Пиладом, украдкой стараясь выведать что-нибудь о его жизни, но тот упорно пропускал мимо ушей протянутые нити и отвечал отрывками народных песен. В целом же был вполне приветлив и разговорчив. Один раз, когда она подходяще приблизилась, даже легонько похлопал ее по бедру, чем вызвал порядочное удивление. Без помех.

День подошел к своему закономерному завершению, и всё вокруг отяжелевшей Пиладовой головы постепенно опустело. Всюду зажглись лампы. После продолжительных любезностей и обиняков ушла и Миша – без провожатого. Мглою сомнений и надежд.