Константин Строф - Плач Персефоны

Пилад в ужасе оглядел всех собравшихся. Руки сами схватились за скользкую от жира тысяч ладоней лестницу и понесли вверх. Провожаемый новым залпом единодушного хохота, он выбрался наверх, до последней перекладины боясь быть схваченным за голую щиколотку чьей-нибудь невидимой сердобольной рукой.

На улице с тех пор многое изменилось. Тишина оказалась в опале. Шел карнавал – или нечто на него похожее: некуда было ступить от незнакомого шелудивого люда, стоял страшный гомон, созывающий мотыльков и скучающих шестикрылых девочек, но никто б не поручился, ряженные ли вокруг.

Выбравшийся словно из жерла вулкана Пилад тут же был подхвачен под локти и оттеснен к выходу, а на его место уже лезли два корноухих близнеца, что-то рьяно обсуждая на неизвестном языке и истошно смеясь. Третий подоспел через секунду, почесывая просунутой за пояс рукой невидимое. Пилад, согбенный и вконец озлобленный, затравленно выглянул из двери и, заняв пару новых ругательств, стал искать глазами пропавшую блудливую стряпчую, будучи уверен, что она должна находиться где-нибудь неподалеку, зазывая в жутковатый бардак новых болванов. Однако живой афиши нигде не было.

Головоногий Пилад, осыпая ее козье чрево проклятиями, выполз наружу и сразу же с кем-то столкнулся. Знакомый бородач с синюшными губами посторонился, не сказав ни слова. Понурив голову, он слепо брел дальше в картонном костюме церемониального стражника. За ним следом на полусогнутых ногах, гадко кривляясь, вышагивали два молодца. Выдавая себя за детей, они периодически дергали своего поводыря за картонный подол. Пиладу ни с того ни с сего стало жаль всякого человека, подвергающегося издевательствам. Он уже собрался догнать процессию и раскроить черепа обоим фиглярам, еще, должно быть, не отучившимся от полуночного рукоблудия, но ничего подходящего для расправы не нашел поблизости и в который уже раз бессильно опустил сжатые кулаки.

Беснования маскарадного шествия не смогли разогнать удушливый чад, царящий на улицах, а только сгустили его до мутных капель на каменных сводах. Вместо орудия двойного, а возможно, и тройного убийства, на роль которого нагулявшим аппетит рассудком предлагались алебарда, клевец и окованный железом гигантский молот, Пилад нашел забытого где-то по дороге белого горбоносого пса. Знакомец, как оказалось, не скучал, преследуя свой собственный торчащий палкой хвост. Он пыхтел и рычал, брызгая вокруг себя густой пеной, мелькали два маленьких веселых глаза. Пробравшись сквозь шумную толпу в маске осетра, Пилад стал ближе, но не решился окликнуть песика, который продолжал набирать прыти и на глазах у Пилада превратился в белое рычащее кольцо, плавно перемещающееся из стороны в сторону и поднимающее столбом пыль. Кольцо резко двинулось вбок и охватило сначала одну, а затем другую ногу незнакомого толстяка, на время сделав его похожим на обрюзгшего Тифона. Тот стоял у расписанной всякой похабщиной стены и торговал вяленою дрянью. Пилад нечаянно всмотрелся и оторопел: глаза торговца необычайно походили на его собственные. Пилад отвернулся, но тотчас, не утерпев, взглянул снова. Схожесть вырисовывалась настолько разительной, что дух Пилада против его воли вылетел из окоченевшего тела и погрузился в стоящую напротив песчаную фигуру, на которую не пожалели дармового материала. Пилад почувствовал себя заключенным внутри густой, обливающейся потом массы, у него даже защипало глаза, а оживленный голем тем временем, облизнувшись, пришлепнул на себе комара и весь заколыхался мириадами складок.

– Все вы тратите мое время.

Пилад уже отвернулся и отчаянно шагал, не разбирая дороги, но вид его собственных похищенных глаз не хотел таять. И прежде всегда вызывали настороженность эти странные органы, жеманные в своей открытости и консистенции. Возможно, недаром. Не столько беззащитное инженерное чудо, сколько нарядные отверстия, открывающие задаром путь в любую голову. Читателям мыслей стоит с трепетом относиться к темноте.

И храчки. Всего лишь чьи-то черные точки вдалеке, а вместе с тем точно знаешь, когда тебе смотрят в глаза. Даже на расстоянии достаточно большом, чтобы вообще разобрать оснастку человечьего лица. На расстоянии вытянутой руки или дуэльного барьера – не умея долго выдержать этой тревожащей связи, отводишь взгляд. Или с гордостью обнаруживаешь, что тебя опередили.

Та, за которой он пришел в неназванный город, больше не появлялась, бросив его посреди беспросветной спиральной клоаки. Она и раньше насильно толкала его к самостоятельности, но только в те моменты, когда не была заинтересована в собственной власти.