Константин Строф - Плач Персефоны

Позади, сопя, ковыляет белый, в темноте – истинно белоснежный, пес, грустным взглядом своим просящий без возражений идти вперед.

Дух Пилада в продолжение шествия кружил где-то вверху, и оттого ему было позволительно оглядывать все с вышины, беззаботно паря змеем в воздухе, недоступном самому задыхающемуся Пиладу, что одновременно мог заглянуть – и не без ужаса – в любое лицо, если желал и если желали за него. Пилад слышал о многих живших прежде, чьи тела часто подвергались похожим запустениям. Жил и такой, чьи границы настолько расширились, что оказались навсегда покинутыми освобожденным от повинности духом. И по чудной иронии ему до смерти хотелось в плоть. Вплоть до самой смерти.

Но относительная недосягаемость Пилада, похоже, мало кого интересовала. Неизвестно по чьему приказу его в один миг обступили дети с горящими факелами в руках, и дальнейший путь он продолжал в плотном живом кольце. Их неподвижные лица, словно в награду за старания, были обсыпаны мелкими монетами. Из хвастовства они то и дело подносили развевающиеся пламена факелов, освещая свои жалкие черты.

Впереди показалась развилка трех дорог. И они, словно по сговору, остались в стороне. При виде, пусть и кратковременном, такого распутства представилась славной идея принести стигийского пса в жертву. Но привала на игры и раздумья никто, очевидно, не собирался устраивать, а пес сердито засопел в темноте где-то совсем рядом.

Всюду валяются перевернутые возы. Поросшие лишайником колеса тихо скрипят. Поглубже в траве – обгорелые деревянные крылья. Неслышно движутся по полю тени. Пробегает что-то возле самых ног, едва касаясь мохнатыми хвостами щиколоток.

Через неопределенный промежуток времени (время тоже боится темноты и молчаливых детей) Пилад ощутил, что земля пошла под уклон и неожиданно сменилась водой. Эта была неглубокая, но резвая река. Вот и она. Глупые реминисценции обретают материальный вид, точно принятое на веру вранье.

Дальнейший путь огненное кольцо с приниженным зрачком-Пиладом проложило прямо по руслу. Что за странная благодарность за хранимое молчание? Окончательно закоченев, Пилад хотел было спросить, но передумал, так и не поняв, ради чего их движению должно́ продолжаться непременно по пояс в воде, да еще против ее естественного течения.

Никаких пылающих виноградников по берегам, одна лишь ледяная вода, промывающая до костей.

Так они и следовали вместе, покуда не оставили искусственного рва и не взобрались по камням в город. Пиладу это место было уже знакомо. Однако он даже не пытался вспоминать, чувствуя загривком неурочность момента. Если и был тут раньше, то не продвинулся далеко от ворот.

Шествие смялось, но продолжало движение вперед, постепенно поднимаясь над землей по единственной улице, более напоминающей тоннель. Она – и темный город с ней – шла кругом и медленно вверх, и Пилад, еще не видевший ни одного окна, ни одного хода в стене, не знал, имеет ли она конец. В темноте он поскальзывался на мокрых камнях. Но немедля вставал, подхватываемый нескончаемым потоком бредущих тел. В ладонь ему неизменно тыкался холодный нос пса, напоминавшего о себе. Начатое, словно ублажая чью-то летучую мудрость, продолжалось, гудели тысячи ног, и, казалось, земля начала под их напором кривиться. Они шли по кругу, а город будто бы раскачивался в такт, вращаясь чудовищной юлой. Либо просто улица потеряла свою первоначальную ровность. Все сместились к наружной стене. Пилада сжало находящимися поблизости, щедро обдав смрадом и засвидетельствовав неискушенность его чувств. Непрестанно кто-то падал и сдавленно звал, но прочие, не обращая внимания, двигались дальше. Шаг за шагом, будя окаменевшие тысячелетия. Крапчатые лица и руки мелькали со всех сторон. Рыбьи рты широко раскрывались и хищно тянулись к воздуху, в испуге забившемуся под своды. Из складок одежд с воем и писком сыпались темные клубки крыс и нетопырей. Пес, странно напоминающий и тех, и других, и римских легионеров в придачу, клацал без разбора зубами. Прокусывал головы, лакомился мозгом. И забыл о Пиладе.

Пилад почувствовал затылком холод и очнулся в одиночестве. Куда все исчезли, было сложно сказать. Вполне возможно, пошли в обратную сторону. Сколько лет минуло с начала подъема? Вышло забраться так далеко, что улица потеряла уклон. И нельзя было сказать твердо, какой путь куда ведет. Лишь белый печальный пес остался верен. А сейчас слонялся где-то поблизости, тяжело дыша и похрюкивая. Меж тем на улицу стал пробиваться свет. Он шел из теснящихся друг к другу домов, но не разглядеть было, что происходит внутри.