Константин Строф - Плач Персефоны

Велика охота до пережитых войн: здесь так легко пеняют, понимают и стерегут достоинства. Внутри некоторых своя скромная война: приживается и идет непрерывно.

Послышался стук. Кто-то тихонько барабанил пальцами в окна, а вскоре и вся крыша затрепетала под набегом босых лилипутов – веселой детворы какой-нибудь едва залатанной лиловой тучи. И своим гудящим метрономом многим наобещала сон.

Единственное, что заслуживает о себе грез, – это власть над временем. В релятивизм до конца верится с трудом, потому полномочия такого рода открыли бы пути всюду; а если рубить наотмашь, по головам и образам, растлевая все иллюзии, то остается мечтать хотя бы о власти над собой в моменты, когда думаешь об этом самом времени – неуловимом и неощутимом предмете, ручье, упивающемся самим собой.

Пилад, не будучи артанином, все признал – внезапно повстречав бессонницу. Подобный каприз позволил себе он не в первый раз, но гости с этой стороны во всякий раз приходят вновь.

Ольга пожаловала утром в страшно приподнятом настроении. Нежин все еще не мог привыкнуть к приступам ее воодушевления. Вместо ожиданного разочарования или иронии она в неге великодушия властно отправила Нежина бриться. И как он, облагодетельствованный, ни увиливал, она получила свое.

В последний момент Ольга сквозь прищур мудрости заметила странную игру мимики на заспанном, некогда, по-видимому, изящном лице, но прежде чем она собралась с мыслями, Нежин скрылся в ванной.

Долго стоял Пилад, отрешенно опершись о глазурную чешую стены, и слушал размеренное журчание в раковине, напевающей понятное лишь ему. Вдруг нечто прогремело за стеной, и он, стряхнув с головы одурь, включил воду.

– Кровавый дождь косматому светилу.

Коротко покрутив последним пред зеркалом, Пилад бесстрашно снял с эмалевого шкафчика почтенную бритву, давно скучавшую там в пыльном одиночестве. Крокодил с переводной наклейки на дверце ободряюще скалился, сдвинув на сторону клетчатый гаврош.

Ольга что-то стряпала, когда в прихожей поднялась разноголосица обеспокоенных вещей. Она уже привыкла к нежинской манере ничего не есть по утрам и перестала что-либо говорить по этому поводу; и хотя сама категорически противилась такой диете, на жертву пошла удивительно легко. Вообще Нежин питался, на ее взгляд, в высшей степени небрежно, редко, помногу сразу, а в основном – пил воду, причем необязательно за едой. На последнее безвкусие, чуждое каждому человеку в ее родной земле, Ольга не могла смотреть без содрогания, но мысль неожиданно пришлась кстати: смогла пробиться сквозь туман неприятия и напомнила о столь желанном и уже оплаченном графине. Совершенно незначительная уступка, чтобы Нежин хотя бы перестал разливать воду по столу, цедя ее каждый раз из своего уродливого резервуара или прямо из зажатой под мышкой канистры.

Теперь он определенно одевался. Пришло время навестить службу – Ольга настояла. Пусть и знала досконально содержание Программы, в том числе и пункт, где каждому ее участнику давалась вольная относительно труда. И теперь на убранном кислой сметаной лице проглянула украдкой довольная улыбка победительницы. Она же решила, что после вечерней интермедии разумнее Нежина не трогать, но и не попустительствовать, учитывая ко всему его натуру; да и гордость свою поберечь. Как-никак, а все же ожидалось большее. Шли годы таинств и первопричин.

Ольга продолжала умиротворенно стряпать – не глядя, каждым движением лопатки поощряя страдания на сковороде, и уже ждала осторожного щелчка и вздоха пухлой входной двери, не знающей оглушительных хлопков. Но тут нечаянно обожглась и вспомнила о полученных на днях бесплатных проездных талонах, специально выдуманных для участников Программы, всплеснула руками и быстро отодвинула сковороду в сторону. Обиженно колыхнулся обездоленный огонек, а Ольга поспешила в прихожую, зная о бездейственности простого оклика.

В прихожей уже было темно. Ольга замерла на месте, оробев при виде силуэта на пороге. Она даже забыла о холоде непокрытого пола и против привычки не переминалась с ноги на ногу. Нежин бросил мятежный взгляд через плечо и, скрипнув подошвами, притворил за собою дверь. Ради чистоты момента все вокруг затаилось в молчании. А Ольга же, подхватив руками липкие щеки, запоздало ахнула сквозь пальцы.

Пилад вышел на улицу. За нерушимой вонью первого этажа открывалась прохлада небольшого озерца, в которое превратился за ночь двор. Пилад долго пробирался вдоль стен кошачьими тропами, поднимая в воздух заспавшихся голубей. Дымчатыми веерами проносились они в пугающей близости от глаз, норовя обдать пометом. Боком, обороняясь согнутой рукой, Пилад медленно продвигался дальше, прыгал с бордюра на бордюр, что усами тянулись от подъездов, нащупывал близкие к поверхности камни, – пока не вступил на слизистую, но все же более-менее твердую землю. Знакомый горбатый конек с лоснящимися от влаги боками застенчиво жмурил стеклянные глаза в метре от берега.