Александр Проханов - Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

Женщина лежит на одре, подурневшая, поблекшая. Из нее толчками хлещет кровь — на пол, на инструменты, на хирурга, на медсестру, на Третьяковскую галерею, на Ивана Великого, на Москву, на Волгу, на Куликово поле, на Полярную звезду, на дорогу в Рай, по которой чинно и благостно ступают непорочные праведники.

Женщина, которую оперировали, выращивала в себе шестимесячный плод. А потом продала его израильской фирме для нужд медицины, на фарш из стволовых клеток. Гормональные препараты из русских младенцев идут на лечение самых избранных, незаменимых для человечества персон в Америке, Европе, Израиле. Продлевают их век, возвращают здоровье и молодость, исцеляют от недугов и немощей.

Сарафанов видел, как извлеченный плод, помещенный в цилиндрический холодильник, вынесли из клиники, где у ворот поджидала черная иномарка с лиловой мигалкой. Включила сирену, понеслась по Москве туда, где волшебную вакцину ждал изнемогающий вельможный старик. Как наркоман в ломке, мучался, умолял, чтобы ему влили целительный эликсир.

Он лежал голый на мраморном постаменте, в готическом зале, среди склоненных красных знамен, взятых демократами в качестве трофея после разгрома СССР. Над ним склонился прилетевший из Америки величайший врач всех времен и народов. Тут же была жена вельможного старика, похожая на восковую фигуру. С ней рядом, в подвенечном убранстве, с белой фатой и флёрдоранжем стояла его дочка, вышедшая в десятый раз замуж. Толпились медицинские светила, командующие армиями, архиепископы, послы иностранных государств. Все напряженно наблюдали, как страдает старик, разрушивший «красную империю» Сталина. В нем отмирали функции мозга. Из лопнувшего сердца начинал сочиться гной. Он лежал, разбухший, синий, словно вытащенный их реки утопленник, и клочок волос над истлевшими гениталиями напоминал пучок зеленой тины. Фиолетовые губы шевелились, из них тихо текла темная пена, и в ней шевелились личинки жуков-плавунцов. Только жена могла понять из его несвязных бормотаний, что он молит бога израилева вернуть ему силу и молодость.

Вакцину доставили тотчас. Она была изготовлена из перетертого эмбриона. Ее вколол самый великий в мире генетик, введя иглу в глазное яблоко старца. Глаз страшно вздулся, приобрел панорамное зрение, так что старцу стали видны все, кто пришел к одру, надеясь получить укол чудодейственной вакцины.

Здесь был всемогущий магнат Ефимчик, щуплый, с песьей головкой, получивший во владение от старца русские нефтяные поля. Правозащитник Калачик, лысоватый, румяный, с бойкими лягушачьими лапками. Телеведущий «Зазеркалья» Гогитидзе с зубатым беличьим рыльцем. Депутат Государственной Думы Лумпянский, утонченный, похожий на нежную девушку. Эстрадный певец Исаков с ужимками гея. Банкир Аязетов, финансирующий размещение в России радиоактивных отходов. Красавица Дина Франк с крепким торсом и полуобнаженным бюстом. Президентский советник Ипатов, холеный русский красавец. Все они были обязаны влиянием и властью больному старику, смерть которого каждый раз отдалялась чудодейственным препаратом, изготовленным из крови очередного русского младенца.

Укол великого генетика подействовал немедленно. Синий цвет стариковского тела сменился нежно-розовым, молодым. Мозг с притоком целебной крови стал насыщаться кислородом, и старик вспомнил, как зовут его дочь и жену. Сердце заработало, как у юноши. Гениталии сочно набухли, восстали. Старик легко соскочил с мраморного одра и, как был босиком, зашлепал в соседнюю комнату с правительственной связью продолжить прерванный разговор с папой римским. Собравшиеся аплодировали и одновременно приспускали брюки, обнажали ягодицы, подставляя их под чудодейственный укол великого медика из крови русских младенцев.

Сарафанову казалось, что он бредит. Хирург держал на весу растопыренные, в резиновых перчатках, пальцы, и с них капала кровь. На белом столе кровенела лужа. Стальные инструменты отливали розовым. Серебряный раструб под потолком колыхался, улавливал в черный зев душу младенца. Душа трепетала хрупкими крыльцами, не хотела лететь, но черный зев всосал ее и унес в беспредельность. Переполненный кровью контейнер страшно сиял, и от его непомерной тяжести прогибался пол. Сарафанов понимал, что, стоя здесь, созерцая убийства, он становится им сопричастен. Совершает неотмолимый грех.

В Перуджии, в монастыре францисканцев, на стене старинной базилики, была нарисована фреска, изображавшая Рай, где убитые во чреве младенцы сидели на зеленой осоке посреди райских вод, нежные, белые, словно бабочки. Там же, в монастыре, были найдены неопубликованные страницы Дантова «Ада». Там говорится об абортах. Матери, совершившие убийство во чреве, были обречены в аду лежать на длинном одре, и по ним непрерывной чередой ползли маленькие липкие эмбрионы, словно красные лягушата. Карабкались, цеплялись хрупкими лапками. Раскрывали крохотные мокрые рты, пищали: «Мама… Мама…»