Александр Проханов - Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

Осторожно, по скрипучим ступеням, Сарафанов спустился на первый этаж, где в просторном прохладном холле, в золоченых рамах, словно наполненные синим дымом, висели картины.

Дверь в столовую была приоткрыта, и оттуда сочилась тьма. Другая дверь была очерчена янтарными линиями света. Там горел ночник, и за дверью, в маленькой комнате, обитала его девяностотрехлетняя мать.

В городском офисе, в рабочем кабинете, укрытый от глаз, сберегаемый в секретном сейфе, таился клад спасенных технологий, код «русской цивилизации», охраняемый ангелом. Здесь же, в загородном доме, за деревянной дверью, очерченной янтарной линией, таился второй бесценный клад — его старая мать, которую он лелеял и берег, как слабый, медленно угасавший светильник. Несколько лет назад она упала и сломала бедро. Теперь лежала в немощи, всецело на руках у работницы Лидии Николаевны.

Сарафанов приблизился, стараясь уловить за дверью звуки жизни. Приоткрыл дверь, ступая в мягкий сумрак с желтым пятном ночника, в котором поблескивали флаконы с лекарствами, белели платки и тряпицы. Было душно, пахло больницей, старушечьим телом. Мать лежала высоко на подушках, лицом к потолку, с закутанной головой, маленькая под цветастым одеялом. С пугливым сердцебиением, с мучительным многолетним страхом он старался уловить звук ее дыхания, заметить, как слабо колышется одеяло на ее груди. Обморочно ждал: вот сейчас, в это зимнее утро свершится наконец то ужасное, ожидаемое долгие годы, что неуклонно приближалось к матери, похожее на огромное, неумолимое чудище, — однажды, много лет назад обнаружило себя и с тех пор сидело над ее изголовьем, как мрачная терпеливая химера, нацелив клюв.

Мать не дышала. Крохотная и холодная, лежала в душных сумерках. И в нем-тоска, безысходность. Провал в бесформенное, бесплотное время, где нет ни мыслей, ни чувств, а одно оглушительное горе. Наклонился над матерью: окруженное платком, высохшее, с заостренным носом лицо, выпуклые, в черных углублениях веки, провалившийся рот, какой бывает у мертвых старух, чей лоб прикрыт бумажным пояском, а костлявые руки выступают под белой накидкой. Его ужас и страх приближались, истребляя тонкую область последней надежды, уступая эту область надвигавшемуся громадному чудищу. Но губы матери вдруг шевельнулись. Она сделала выдох, издав чуть слышный ночной стон. Казалось, кто-то прозрачный, стремительный прянул сверху, став между матерью и химерой. Та в который раз отступила, укрылась в темном углу, терпеливо ожидая свой час. Сарафанов, благодарный ангелу, что опять не позволил чудищу отнять у него мать, осторожно вышел из комнаты, благоговея и тихо светясь. Один и тот же ангел охранял оба клада — код «русской цивилизации» и ненаглядную мать.

В прихожей окунул ноги в неуклюжие валенки, накинул тулупчик, шапку. Лязгнув замком, вышел на мороз. Сладко обожгло ноздри. Под фонарем упавший за ночь снег переливался, завалил дорожку, намел на клумбу длинную бахрому, из которой торчали черные стебли прошлогодних пионов. Взял из угла лопату и, чувствуя горячей ладонью ледяное древко, вонзил в пласт снега. Подцепил и кинул на клумбу, видя, как серебрится пыль, долетая до его лица. С удовольствием расчищал снег, швырял тяжелые ворохи, ломал стебли пионов, слыша, как работают мышцы, напрягаются мускулы еще крепкого, отдохнувшего за ночь тела.

Вспомнил вчерашнее посещение бизнес-клуба, песье рыльце Ефимчика с рубиновыми глазками, топотанье неистового хоровода, и в темно-синем воздухе, сквозь снежную пыль, налетел бесшумный вихрь ужаса со стороны Москвы, из-за леса, через соседский забор, над которым еще горела оставшаяся с Нового года иллюминация, — желтая, как сыр, луна и серебряные наивные звезды. Там, где просыпался громадный город, в его туманных огнях и протуберанцах гнездился заговор, суливший последний необратимый кошмар. Здесь же, в доме, в маленькой теплой комнате, укутанная в кофты, слабо дышала мать — его мучительная любовь, пугливая нежность, молитвенное радение. Сарафанов кидал снег, чувствуя, как две эти силы сталкиваются, противоборствуют, сражаются одна с другой, и местом их сражения была его рассеченная душа, его разъятый ум, исполненный ненависти и любви.

Из тьмы в полосу света выскочила овчарка. Кинулась на грудь с радостным визгом, дохнула в лицо паром, теплой псиной, сумела дотянуться до щеки красным мокрым языком.

— Доброе утро, Алексей Сергеевич. — На свет вышел охранник, бывший спецназовец, прошедший Чечню, создавший из загородного коттеджа, сада и цветника небольшой «укрепрайон», способный, как шутил Сарафанов, выдержать атаку вертолетов. — Да мы сами снег уберем. Зачем вам мучиться?