Александр Проханов - Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

Щурился, чмокал, засовывал пятерню под жилетку, выкрикивал, грассируя:

— Товаищи, социалистическая еволюция совейшилась!.

Тут же на треноге возвышался старомодный фотоаппарат, согревался бутылочкой с коньяком фотограф, скопился кружок любопытных, которых веселил вид обезьяны-пьяницы, юрода-двойника, полузамерзшей огромной птицы.

— Есть такая пайтия!.. — выкрикивал румяный пародист. Наклонял по-ленински голову, прикладывал руку к кепке. Горстка иностранцев, замотанных в шерстяные шарфы, постояла, поглазела, кинула на брусчатку горсть монеток.

Сарафанову было отвратительно это зрелище. То было знамение распада. Гниль, оставшаяся от истребленной эпохи. Перхоть, которой была посыпана священная земля. Он поторопился провести Машу по загаженной территории, заслоняя ее от тлетворных дуновений.

Прошли под аркой часовни и вышли на площадь. Она поразила Сарафанова своей огромностью, пустотой и жестокой отрешенностью. Освещенная стальным серым светом, казалась вымощенной метеоритами. Каждый камень источал железное сияние, был отшлифован беспощадным, дующим сквозняком. Площадь напоминала планету, потерявшую атмосферу. С нее ушла жизнь, на ней было невозможно дышать. Горло саднило от ледяной окалины. Сквозь подошвы проникал смертельный холод. На площади, при всей ее огромности, не было людей. Отсутствовал перед мавзолеем караул. Не развевался над дворцом красный флаг. Она напоминала икону, с которой содрали оклад, выковыряли каменья, погасили лампады. Но и оскверненная, она поражала величием, необъятной космичностью, запечатленным временем. Собор Василия Блаженного напоминал приготовленный к старту корабль, которому так и не суждено было взлететь.

— Богооставленность, — произнес Сарафанов, чувствуя, как железо пронимает его до костей.

— Красные духи улетели, а новые не поселились, — сказала Маша, прячась за Сарафанова от ветра.

Он испугался, что сквозняк пронзит ее, проникнет в чрево, достанет крохотный зародившийся плод.

— Пойдем отсюда, — заторопился он.

Ему показалось, что среди ледяных дуновений пахнула слабая теплая струйка. Среди ржавой окалины донеслось едва уловимое благоухание. На угрюмо-красной стене с черными елями, среди неразличимых зубцов что-то забрезжило. Будто Кто-то появился на стене, неся в руках фонарь. Сквозь зубцы проникали лопасти света, переливались, шевелились, напоминая оперенье. И вдруг брызнули пышно, наполнились голубой небесной росой.

Это был дух, прилетевший на площадь. Пернатое существо, явившееся из иных миров. Первый крылатый разведчик, посланный невидимой, летящей далеко стаей.

Площадь была живой, одухотворенной. Это был дух новой истории. Ангел «Пятой Империи».

Сарафанов, обнимая Машу, испытывал благоговение.

Полковник Колокольцев проснулся в своем кабинете на кожаном диване, повинуясь таинственному, помещенному в висках будильнику, связанному с участками мозга, где была запечатлена сформулированная и продуманная боевая задача. Свет лампы отражался в черном ночном окне. Над столом висела потертая и бережно заклеенная карта Афганистана, на которой синими и красными овалами были помечены места дислокации вражеских банд и советских гарнизонов. Колокольцев мельком взглянул на карту, и она вдруг сочно и жарко отпечаталась в его проснувшемся сознании, наполнилась его кровью, дыханием, напряжением мускулов, как если бы он оказался на двадцать лет моложе. За окном над черными горами медленно гасли звезды, бронеколонна, дрожа дымками, выстроилась, готовая к маршу, и спецназ молча и плотно облепил броню транспортеров.

Он принял душ, тщательно, до розовых пятен, растер сухощавое тело. Из зеркала смотрело на него худое небритое лицо с серым шрамом на лбу. Узкие губы, выпуклые скулы, седые виски. Рука потянулась к бритве, но остановилась. Суеверная привычка не бриться перед выходом «на боевые» была из тех же давнишних времен, что и карта Афганистана.

На кухню, где он пил чай, вышла жена, заспанная, простоволосая, кутаясь в халат.

— Не понимаю, зачем тебе эта рыбалка. Простынешь на льду, а у тебя еще бронхит не прошел.

— Вечером уху из окуньков сваришь. Благодарить будешь за рыбалку.

— Вчера Витюша из университета пришел огорченный. Спрашиваю: «Что случилось?» Молчит. Какой-то он стал скрытный, раздражительный. Поговорил бы ты с сыном.

— Поговорю. Вечером с ним потолкую.