Александр Проханов - Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

Через некоторое время Сарафанов очнулся… Он лежал, плоский, обезвоженный, состоящий из одной кожи, как высохшая шкурка бесплотного существа. Она сидела рядом на постели, скрестив по-турецки ноги, голая, свежая. Подняв локти, расчесывала гребнем черные волосы. В свете ночника красиво отбрасывали тень ее овальные груди с утолщенными сочными сосками. Блестели зеленоватые искры в ее сережках.

… — Поэтому мы и станем расследовать все совершенные русскими фашистами преступления, — она продолжала фразу, начало которой он не слышал, находясь в сладостном обмороке. — Разведка Израиля отыскивала нацистов на всех континентах, где бы они ни скрывались, и те получали возмездие. Русские фашисты не укроются ни в подвалах, ни в тундрах, ни в глухой тайге. Мы их повсюду отыщем и в наручниках приведем в зал суда, где их будут судить по нюрнбергскому законодательству. Мы найдем того стрелка, который убил светоча медицины доктора Стрельчука. Не отсидится в лесах убийца талантливого и бескорыстного общественного деятеля Верейко. Среди миллионов мы отыщем тех, кто погубил звезду шоу-бизнеса Захара Кумранника и замечательного ученого Генриха Бороду. — Она произносила все это сладострастно, предвкушала сладость возмездия, была преисполнена неодолимой веры и неколебимой религиозной жестокости.

Сарафанов слушал чувственные рокоты ее сильного голоса, улавливал жар, исходящий от близкого голого тела. Оживал, приходил в себя. Вновь обретал плоть, объем, способность мыслить и чувствовать. Но, различая в себе удары сердца, вздохи и выдохи, он чувствовал невосполнимую утрату. Будто, находясь под наркозом, под скальпелем хирурга, был лишен какого-то органа. Он лежал, боясь тронуть грудь, чтобы не обнаружить на ней грубый морщинистый шов.

— Мы должны понимать, что «русский фашизм» — это последнее, больное проявление пассионарности, которая навсегда оставляет русский народ, неспособный поддерживать собственное государство, сохранять территории, вносить вклад в мировую культуру. — Дина Франк отложила гребень и смотрела на Сарафанова мерцающим черным взором. — Есть в России зоны «энергетической активности», центры космических сил, вокруг которых русские создавали свои духовные опорные пункты. Ставили крепости, храмы, возводили монастыри, города. Теперь эти центры остались бесхозными. Лишь малые группы русских допивают воду из священных ручьев и колодцев, и эта «живая вода» делает их фашистами. Мы должны уберечь себя от этих остаточных проявлений. Архитектор Франсуа Беталь показывал мне проект громадного храма, который мы возведем под Псковом, в районе Изборска. Там уже почти не осталось людей. Все в запустенье. Мы построим на этих священных местах наш храм, подведем к нему дороги, построим вокруг города и селенья. Это место станет центром притяжения для всех переселенцев, со всех концов света, что начнут стекаться на эти бесхозные земли, реализуя великий проект «Ханаан-2».

До Сарафанова доходил ужасный смысл произносимых слов. Но они не вызывали в нем гнева, мгновенного отпора, молниеносного отторжения. Тот орган, который должен был вырабатывать отторжение, был ампутирован. Он был скопцом, бесплодным евнухом, из которого иссекли источник воли и сопротивления.

— Но главным для нас остается задача обнаружить штаб «русских фашистов», секретный бункер, в котором скрывается «фюрер». И мы отыщем вход в эту «имперскую канцелярию», будь этот вход замаскирован под «царские врата» или медвежью берлогу. — Дина Франк проникновенно смотрела на Сарафанова, и ему казалось, что она читает его мысли. Не те, что вяло колебались в опустошенном сознании, а те, что она всосала вместе с его огненной плотью, считывала с раскаленной плазмы, которая растекалась по ее крови, делая ее обольстительной и прелестной.

— Мне пора, — сказал Сарафанов, с трудом подымаясь и направляясь в ванную. Долго стоял под душем, среди хрома и кафеля, глядя на множество разноцветных шампуней, сознавая, что над ним совершили жестокий опыт.

Дина Франк провожала его до дверей, босая, в небрежно накинутом халате, соблазнительная, торжествующая.

— Еще увидимся, — сказала она. Бросая на нее прощальный взгляд, он вдруг изумился ее сходству с Юдифью. Сильная и прекрасная, исполнившая долг перед богоизбранным народом, она выносила из шатра золоченое блюдо с отрубленной головой Олоферна. Его, Сарафанова, головой.

Все эти бурлящие недели, состоявшие из зрелищ и встреч, он почти не бывал дома. Покидал загородный коттедж ранним утром, возвращаясь к полуночи. И все это время, среди острых переживаний и жестоких столкновений, поглощенный своим стратегическим замыслом, исполненный мессианства, он чувствовал, как рядом присутствует его ненаглядная мать. Перед тем как покинуть дом, заглядывал в ее комнатку с брезжущим ночником, всматриваясь в ее маленькое, лежащее под одеялом тело, желая убедиться, что колышется от ее дыхания ткань. Не умея различить среди подушек и шалей ее голову, молил Бога, чтобы это дыхание длилось как можно дольше, чтобы этот ночник не угасал в ее комнатке еще много ночей. После кромешного дня, измотанный, взорванный впечатлениями, он возвращался домой. Мать ждала его, протягивала навстречу руки, когда он появлялся. Он ловил ее пальцы, слабо, нежно сжимал.