Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Маклафлин и впрямь сумел удовлетворить любопытство репортера. Признавшись доверительно, что вся идея с рекламой принадлежит именно ему, член правления Палаты пояснил: они заказали около двухсот таких рекламных щитов и роздали их уличным торговцам — инвалидам войны, лишенным возможности улыбаться, дабы они, несмотря на свое увечье, выполняли первую и наиглавнейшую заповедь обслуживания клиентов:

выполняли, если уж не непосредственно, то хотя бы рикошетом, через ухмылку покупателя.

Перевод Н. Бунина.

Любознательная читательница спросила однажды у Эгона Эрвина Киша, какого он мнения о писателе Р. (Последний, став ренегатом, утратил, как это неизбежно бывает в подобных случаях, вместе с характером и тот талант, которым обладал прежде.)

— Какого я мнения о ком? — переспросил неистовый репортер, слушавший даму в пол-уха.

— О романисте Р., — ответила любознательная и принялась перечислять названия написанных ренегатом романов.

— Достаточно! — прервал ее Киш. — Я уже знаю, о ком речь. Это тот человек, который, в противоположность своим книгам, быстро и легко продается.

Перевод Н. Бунина.

Из массы анекдотов, рассказываемых о Людвиге Ренне, один кажется мне особенно ценным, потому что в нем как бы сфокусировано все, что характеризует этого замечательного во многих отношениях человека: его мужество, скромность, чувство юмора и его вежливость, которая отнюдь не была ширмой бесхарактерности, а шла от чистого и доброго сердца.

Это было во время гражданской войны в Испании. Итальянские легионеры Франко прорвали фронт и устремились в прорыв, тесня республиканцев. Наступающие уже уверовали в решающую победу, как вдруг последовала контратака. Франкисты не только оставили захваченную территорию, но и проиграли битву.

Перелом в ходе боя произошел главным образом благодаря штабному офицеру Интербригад, который с непокрытой головой и всего лишь с карандашом в руке встал на пути отступавших республиканцев; проявляя завидное хладнокровие и осмотрительность, он собрал отступавших, восстановил боевой порядок и вместе с подоспевшими подкреплениями повел их в контратаку. То был писатель Людвиг Ренн.

И только когда настала передышка после удавшейся операции, Ренна отыскал его адъютант, потерявший командира в суматохе боя.

— Вот ваша каска и пистолет, товарищ командир! — воскликнул он, еще не отдышавшись от бега. — Не могу даже выразить, как мне досадно, что я так опоздал. Извините меня.

— Что вы, что вы, — возразил Ренн, — если кто и должен извиниться, так это я. Без разрешения я взял ваш чудесный длинный карандаш, а что вам возвращаю? Жалкий огрызок! — С этими словами он передал адъютанту остаток карандаша, перебитого пулей, и добавил: — А ведь мне еще мать наказывала: особенно бережно относись к чужим вещам, которые ты одолжил. Не могу понять, как же так случилось, что я совершенно забыл об этом?

Перевод Н. Бунина.

На полях убирают пшеницу, и убирают ее по старинке, косами, как тридцать — сорок лет назад. Самая красивая из всех мужских работ! Кажется, будто коса широкими взмахами движет тело косца, а не наоборот; размашистые, ритмичные движения оставляют на поле волнистые ряды скошенного хлеба, и падающие колосья извлекают из стали удивительно стройную мелодию. И над всем этим, словно отражая звуки, — трепетный блеск летнего солнца. Великолепная симфония мирного труда!

У лесочка, неподалеку от деревни, играют дети; они еще слишком малы, чтобы помогать в поле. Среди редких сосновых стволов мелькает ватага мальчишек; если вглядеться попристальней, видно что они маршируют по-военному и на плечах у них палки; а если вслушаться повнимательней, можно различить звуки походной песни. Они так и режут слух после 1914, а тем более после 1939 года.

Маленькие девочки тоже поют и играют, как в старину, все в те же горелки и считалки:

Ни один посторонний звук не доносится сюда; маленькие дочки переселенцев чувствуют себя здесь как дома, разве что мысль о двадцати окороках вызывает у них другие ощущения, нежели у маленьких девочек из местных семей. Во время игры они не рассуждают ни о чем, просто играют в жизнь. Мальчики, маршируя, тоже не рассуждают ни о чем: они просто играют в смерть. Глядя на них, и крестьянин Генрих Грауман ни о чем не рассуждает: он просто играет вместе с детьми в жизнь и смерть, чтобы позлить взрослых.