Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Янчова сказала, кивнув:

— Стало быть, ты отец. Мой муж тоже был батраком в имении. Полячишка? У богатых иные слова для людей, чем у бедных. — Она, казалось, говорила сама с собой. — У них для всего иные слова, чем у нас. Наш хлеб они называют черным хлебом…

Янчова умолкла.

Мужчина тоже молчал.

Затем она продолжала:

— Полячишка — это господское слово. Бедные говорят: такой же бедняк, как и мы.

Анджей Вольский задумчиво кивнул головой и простился:

— Спокойной ночи, мать.

— Спокойной ночи, Анджи, — ответила ему старуха. Но его уже не было в комнате, он так же тихо и осторожно из нее выскользнул, как и пришел.

Маленькая Мирка росла и цвела, несмотря на то что у нее был только никому не ведомый отец, который стыдился украсть у своей хозяйки Суховой яичко для дочки, и несмотря на то, что «матери» ее было под семьдесят. Она не ведала голода, потому что повсюду, где работала старая Янчова, для малышки находилась кружечка молока, ломоть хлеба, кусочек колбасы или красное яблоко.

Иногда бабушка с внучкой лакомились в своей каморке чем-нибудь особенно вкусным. Ибо Анджей, уже ничуть не стыдясь, ставил капканы в монастырском лесу позади двора крестьянина Сухи, и в них не раз попадали зайцы и кролики.

К тому времени, когда Мирка начала делать первые неверные шаги и научилась говорить хозяйке, у которой в то время работала бабушка, что она хочет есть, в деревне осталось очень мало молодых мужчин: плотник, открывший вторую мастерскую и с помощью четырех французов изготовлявший на конвейере шкафы для вермахта; мельник и крестьянин Бук, ездившие в определенные дни с тяжеленным чемоданом в окружную военную комендатуру и возвращавшиеся оттуда налегке, и новый управляющий помещичьим имением, который приехал после того, как барон стал окружным военным комендантом.

Зато во многих домах висели обвитые венком портреты молодых солдат. А в других семьях надежда чередовалась с боязливой тревогой, словно два медленно движущихся жернова, которые размалывают людей.

И вместо мужчин, отправленных из деревни в Россию или в Африку, в Норвегию или в Грецию, в деревню прибывали другие мужчины: колхозники с Украины, рыбаки из Нормандии, виноделы с Юга Франции или ремесленники из Бельгии.

Это были пленные или, как их называли, «восточные рабочие». Каждый имел свое место работы, своего «хозяина» или «пана», которого большинство называло Михалем, или Петром, или еще как-то иначе. А его жене они просто говорили «мать», научившись такому обращению у детей, которые были их лучшими друзьями. Больше всего дети любили лесоруба Ваньку, жившего вместе с сорока рабочими в бараке рядом с лесничеством.

Маленькая Мирка тоже любила Ваньку больше всех из приходивших к старой Янчовой. Больше, чем Анджея, который был всегда таким серьезным. Хотя чаще всего в их каморке бывал именно Анджей, который и привел к ним одного за другим и всех остальных. Но Ванька был всегда веселым и умел так интересно рассказывать. Охотнее всего он рассказывал о маленькой Танюше, которая была немногим старше Мирки и ждала отца дома, в большом красивом городе Киеве.

Ванька называл Янчову «мамо» и время от времени давал ей сложенные во много раз записки. На следующий день старуха отправлялась к сыну, который теперь служил в огромном лагере военнопленных, расположенном в двух часах пути от ее дома. Когда она возвращалась обратно, в глубоком кармане ее юбки уже не было принесенной Ванькой записки, зато вместо нее часто лежала другая.

Однажды, это было зимой, когда с Востока и Запада гранаты начали бороздить немецкую землю, Ванька снова вошел в каморку Янчовой.

В каморке было темно и на приветствие Ваньки никто не ответил. Он хотел было уйти, как вдруг заметил старуху. Худая и угловатая, она притаилась в темноте между стеной и холодной изразцовой печкой.

— Что случилось, мамо? — спросил он.

Старуха, не поднимая глаз, указала костлявой рукой на стол:

— Там.

Ванька подошел к столу. То, чего не могли разглядеть его глаза, нащупали его руки: бумажник из искусственной кожи, несколько писем, фотографий, немного бумажных денег, Железный крест и венок.

Он сел рядом со старухой на скамью.

— Твой Юрий?

— Да, — ответила она и, помолчав, сказала: — Ему еще и двадцати не было…

Опять в тихой комнате в течение нескольких долгих минут было место только для молчаливого горя и боли.

Потом Янчова спросила:

— Почему бывают войны, Ванька?