Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Однажды Пауль показал Шанцу листовку, которую ему дал Герман. Шанц был по природе дерзок и горяч. И ту изобретательность, которую он раньше вкладывал во всякие проделки и затеи, он так умело теперь использовал, что, казалось, орудует не один, а десять человек. Хромой и изувеченный, он наслаждался возможностью таким образом влиять на множество людей, и хотя юноше удавалось на своем самодельном печатном станке печатать всего по нескольку десятков экземпляров, содержание листовок становилось широко известным, так как всеобщее возмущение и растерянность как нельзя больше способствовали устному распространению всяких новых вестей. Пошли допросы и аресты. Забрали нескольких человек, вызывавших подозрение, но ни Шанца, ни Пауля среди них не было. Герман не входил в личное соприкосновение с новичком, завербованным Паулем. Он так и не знал, что это за человек. Но он был уверен, что Пауль плохого не выберет; и когда Пауль рассказывал ему, что передавали по заграничному радио, Герман делал соответствующие разъяснения, как будто его слушал самолично этот незнакомый паренек, только недавно начавший думать. От прошлых времен у Германа оставалась книжка; он замуровал ее в стене. Он расстался с ней. Он расспрашивал Пауля, что сказал Шанц насчет книжки. Но Пауль не принадлежал к числу людей, способных к наблюдениям; он мог только сказать, что тот-де очень рад или что этого он еще никогда не слышал.

Как-то осенью того же года, в солнечное воскресное утро, Герман лежал на теплом прибрежном песке. Его мальчуган бросал в воду плоские камешки, стараясь, чтобы они несколько раз подпрыгнули на поверхности. Герману было лень даже голову поднять. На одном уровне с его глазами в воде дрожало отражение города, расположенного на том берегу, а отражение шпиля самой высокой колокольни тянулось через всю реку почти до самой его головы. Издали доносился колокольный звон, точно звонили в затонувшем городе.

Где-то поблизости негромко застрекотал мотор, но Герман не обратил на это внимания. Он оставил без внимания и то, что позади него к берегу пристал катер. И только когда громко назвали его фамилию, он вздрогнул.

Чей-то оклик, чья-то рука, внезапно опустившаяся на его плечо, неожиданное вторжение незнакомца в его уединение, незаметные подробности, сопутствующие сближению людей в человеческом обществе, уже давно стали для Германа сигналами тревоги, вестниками возможной опасности. Он был особенно настороже с тех пор, как начал организовывать маленькие обособленные группы. Связные постоянно менялись и не входили в состав какой-либо группы, так что люди не знали друг о друге. Только Герман знал все, Пауль знал свою часть, Шанц — свою. В один прекрасный день и старик Бенч заявил о своем желании участвовать. Он долго грыз себя за то, что тогда по пути на завод наобещал с три короба, а сделать ничего не сделал. Уже много раз объяснял он самому себе, почему он-де знал наперед, что никто не будет участвовать, даже те, кто твердо обещал, — потому что сначала надо все хорошенько подготовить, с бухты-барахты такие вещи не делаются. Когда сосед по станку однажды показал ему листовку, которую он нашел в ящике с инструментами, Бенч решил, что если где-нибудь что-нибудь делается, то, уж во всяком случае, не без участия Германа, — теперь, как и раньше. И он завел с Германом разговор:

— Послушай-ка, тогда люди просто трепались. Но если вы опять надумали и вам понадобится человек, на которого вполне можно положиться, — пожалуйста, не забудь про меня.

А Герман ответил:

— Я не знаю, о чем ты говоришь, Бенч. — Однако Паулю он намекнул, чтобы тот при случае занялся Бенчем.

Так у них постепенно набралось десять — двенадцать человек. А по временам им казалось, что на этом огромном заводе в разных концах возникают, совершенно независимо от них, отдельные группы. Затем вдруг начались аресты; людей вытаскивали ночью из квартир или забирали при выходе с завода. Среди тех, с кем они имели дело, взяли двоих; хорошо, что остальные не были с ними связаны. Так и не удалось установить, случайно схвачены эти люди или по вескому подозрению, велась ли за ними длительная слежка или среди них скрывался шпик. А могло быть и так, что шпика арестовали вместе с другими — для виду.

Остальных так и не выследили, но зато кончился приток новых людей. Выбывших никем не удавалось заменить. Между их замкнутой группой и нацистами лежало что-то вроде «ничейной земли» — колеблющаяся, выжидающая, нерешительная людская масса. И если оттуда вначале раздавались такие заявления, как: «С нацистами не совладаешь» или: «Видите, они опять верх взяли, они даже вернули себе своего дуче, это была чистейшая авантюра», то теперь говорилось: «Война и без нас кончается» или: «Мы уже столько вытерпели, так неужели же рисковать напоследок?» Это было как эхо, которое, вместо того чтобы зазвучать в долине, опять замирало в горах.