Трумен Капоте - Если я забуду тебя. Ранние рассказы

– Так значит, вы считаете, она может продать?

– А то! – сказал толстяк, самодовольно ухмыляясь, – уж ему ли, мол, не знать.

Мужчина поблагодарил собеседников и направился к выходу, но потом вдруг обернулся и сказал:

– А как, ребята, насчет того, чтобы проехаться со мной и показать, где это? Я вас потом привезу обратно.

Два бездельника согласились, не раздумывая. Лодырей вроде них хлебом не корми – дай только покрасоваться в автомобиле, особенно с чужаком; им казалось, что это придает обоим значительность людей со связями, к тому же их наверняка угостят папиросами.

Приблизительно неделю спустя я снова зашел к мистеру Джоубу и узнал, чем та поездка закончилась. Толстяк с жаром поведал об этом аудитории, состоявшей из двух человек: мистера Джоуба и меня. Чем дольше он говорил, тем громче и драматичнее звучал рассказ.

– Говорю вам, эту старую ведьму надо метлой гнать из города. Она чокнутая, как настоящий псих. Когда мы туда подъехали, она перво-наперво попыталась нас выставить. Потом натравила на нас своего придурочного старого пса. Тот как пить дать еще более древний, чем хозяйка. Ну так вот, этот дворняга вознамерился выдрать из меня кусок мяса, я, знамо дело, засветил ему ногой прямо по зубам, тогда она подняла дикий ор. Потом наконец старый негр унял ее, так что мы смогли все-таки поговорить. Мистер Фергюсон, ну, тот чужак, объяснил ей, как он хочет купить ее цветы, ну, знаете, те старые японские камелии. А она ему: ничего, мол, и слышать не желаю, а кроме того, не стану продавать никакие свои цветы, потому что люблю их больше всего на свете. А теперь слушайте главное: мистер Фергюсон предложил ей двести долларов всего за одно такое деревце. Вы представляете?! Две сотни монет! А старая карга велела ему убираться из ее дома. Так что в конце концов мы поняли: это бесполезно – и уехали. Мистер Фергюсон дико расстроился, он-то рассчитывал, что деревья уже у него в кармане; сказал, что у старухи они самые красивые, какие он когда-либо видел.

Толстяк откинулся назад и глубоко вздохнул, утомленный собственным длинным повествованием.

– Черт! – сказал он. – Чего еще можно хотеть за эти старые коряги? Две сотни монет за штуку! Поди, нехилые деньги.

Выйдя от мистера Джоуба, я всю дорогу до дома думал о мисс Белл. Я вообще часто размышлял о ней. Мне казалось, она слишком старая, чтобы быть еще живой. Должно быть, ужасно дожить до такой старости. И я не мог понять, почему она так держалась за свои камелии. Конечно, они красивые, но если она такая бедная… Впрочем, я был молод, а она очень стара, и у нее мало чего оставалось в этой жизни. Я был так молод, что и представить себе не мог, будто когда-нибудь тоже состарюсь и могу даже умереть.

Было первое февраля. Рассвет занялся унылый, серый, небо было исполосовано перламутрово-белыми прожилками. На улице сильно похолодало, дул порывистый ветер, жадно набрасывавшийся на серые голые ветви деревьев, окружавших печальные руины когда-то величественной усадьбы «Розовая поляна», где жила мисс Ранкин.

В комнате было холодно, когда она проснулась, с карниза крыши свисали длинные ледяные слезы. Окинув взглядом этот унылый вид, она поежилась и с трудом заставила себя вылезти из-под сшитого из разноцветных лоскутов веселенького одеяла. Опустившись на колени перед очагом, стала разжигать сухие ветки, которые Лен собрал накануне. Ее сморщенная желтая ручка долго боролась со спичкой, чиркая ею по шершавой поверхности кремниевого бруска.

Через некоторое время огонь занялся, послышалось шипение вспыхивавших языков пламени и потрескивание поленьев, напоминавшее перестук костей. Постояв немного перед излучавшим тепло очагом, она неуверенно двинулась к ледяному умывальнику.

Одевшись, мисс Белл подошла к окну. Начинал падать снег, редкий водянистый снег, какой бывает на Юге зимой. Он таял, едва коснувшись земли, но при воспоминании о предстоящем ей днем долгом пути в город за едой мисс Белл почувствовала себя неважно, у нее закружилась голова. А потом она открыла рот от изумления, увидев, что внизу, в саду, зацвели японские камелии, они были прекраснее, чем когда бы то ни было прежде. Живые красные лепестки замерзли и стали неподвижны.

Однажды, много лет назад, вспомнила она, когда Лилли была маленькой девочкой, она набрала огромную корзину этих лепестков, и просторные пустые комнаты «Розовой поляны» наполнились их нежным ароматом, а Лилли потихоньку таскала их и раздавала негритянским детям. Вот уже по меньшей мере двенадцать лет как она не видела Лилли.