Александр Сегень - Похоронный марш

И вдруг он увидел три матерных слова, нацарапанные на белом кафеле когда-то давно его пьяницей-матерью. Гнев охватил его настолько, что все лицо и грудь занялись этим гневом, как подожженная лужа бензина. В ту горестную минуту он был уверен, что она видела это матерное безобразие, когда принимала вчера ванну.

Он выскочил из ванной, прошлепал голый на кухню, взял из ящика молоток и устремился назад. Подбежав к нагло оскаливающимся словам, он ударил по ним изо всей силы. Расколовшиеся плитки посыпались в ванну, осколки брызнули ему в лицо, но он еще несколько раз остервенело ударил молотком по стене и, лишь почувствовав боль, бросил молоток в воду.

Он стоял голый и мокрый, капли воды и крови стекали по его телу. Посмотрев на себя в зеркало, он увидел, что осколки в нескольких местах поранили ему лицо и грудь. Ему захотелось разбить и зеркало, потому что он увидел, как сильно похож в гневе на свою пьяницу-мать, но он удержался, снял с вешалки полотенце и, завернувшись в него, пошел прочь из ванной.

В комнате, где раньше жили его бабка и брат, теперь поселился новый запах — запах ее духов, смешанный с запахом ее тела. На стуле остался забытый ею портрет, который он нарисовал с нее вчера вечером. Укутанный ее полотенцем, он сел напротив портрета и долго всматривался. В общем, конечно, портрет был неудачный, но в некоторых штрихах она все же так пронзительно угадывалась, что ему стал дорог этот кусок картона, испачканный сангиной. Он долго сидел против портрета, а потом забрался в постель и дышал ее запахом — тонкими духами и телом. Он лежал и мечтал о ней до часу ночи, потом встал, оделся и вышел на улицу.

Все везде уже было закрыто. Он вспомнил, что некоторые таксисты возят и продают ночью водку. Так делал когда-то один таксист из его дома. Выйдя на Маршальскую улицу, он остановил первую машину. В кабине мелькнуло знакомое лицо.

— Бельтюков!

И тут же увидел, что обознался.

— Обознался, парень. Куда ехать?

— Водка есть? — грубо спросил он, показывая водителю десять рублей.

— Вон ты чего, — сказал водитель. — Засунь-ка себе этот червонец да катись подобру-поздорову. Рано тебе еще так. Да что с тобой разговаривать, молокосос!

Таксист нажал на педаль, дернул переключение скоростей, и машина тронулась. Он злобно ударил отъезжающую машину ногой. Тут же подкатила вторая.

— Ну-ка садись! Милиция.

Он сел. В машине оказалось уютно, хорошо и совсем не одиноко. Двое милиционеров. Он сел на заднем сиденье. Тот, который не был за рулем, лейтенант, обернулся к нему:

— Ну, ты чего куролесишь? Пьяный, что ли? Лицо-то все поранено. Подрался или телефонную будку разбил? Дыхни-ка.

Он дыхнул.

— Трезвый, а куролесишь. Случилось, что ли, чего? Вижу, что случилось.

— Жена от меня ушла, — ответил он.

— Брось ты! — воскликнул милиционер. — К другому, что ль?

— К другому. Белый свет не мил, братцы.

— Ну, ты чего, ты держись. Плюнь на нее. Раз ушла, значит, непутевая она. Чего это она к другому-то?

— Любит. Так уж, говорит, устроена жизнь. Знаю, говорит, что мы с ним погубим друг друга, ну пусть лучше так, чем мучить тебя и себя.

— Ишь ты, — ухмыльнулся тот, который за рулем, — вывернулась!

— Нет, — сказал он. — Вы не знаете. Она действительно его любит. А так просто, гулять, не умеет. Честная.

— А он ее? — спросил лейтенант.

— Не знаю, братцы. Кто его знает.

— То-то и обидно, — сказал лейтенант. — Может, он ее бросит через три дня.

— Все может быть.

— Закуривай, браток, — сказал лейтенант, протягивая ему пачку сигарет.

— Не курю. Спасибо.

— И не кури. Правильно. И смотри, не пей с горя. Пьянка — она все равно не с горя получится, она от дури, а не от горя. Горе надо делом глушить, а не водярой.

Некоторое время все молчали. Потом лейтенант спросил, где он живет, куда подбросить. Он сказал, что на Котельнической набережной. Они довезли его до Яузского бульвара и тут высадили.

— Ну, будь здоров, — сказал на прощанье лейтенант. — Как звать-то тебя?

— Павел Звонарев, — ответил он.

— Ну-ка, дай мне твою лапу.

Он протянул руку. Милиционер крепко сжал ее.

— Не горюй, Павел Звонарев. Держись, будь мужчиной. Я верю в тебя.

И с тем они уехали, а он всю оставшуюся ночь ходил вокруг высотного дома, гадая, в каком из горящих окон сейчас она со своим бестолковым и единственным — или из негорящих? — изучал афиши «Иллюзиона» и витрины букинистического магазина, каждые двадцать минут выходил на набережную и подолгу смотрел в воду. Когда стало светать, пошел домой.