Александр Сегень - Похоронный марш

— Даже фамилия? А куда он делся? Ты его выпустил?

— Нет, он был очень несчастлив в семейной жизни и в конце концов умер. Чтоб не мучиться.

— Как это «несчастлив в семейной жизни»?

— У него не было жены. Я искал ему, но такой породы, как у него, нигде не оказалось.

— А что за порода?

— Нестор-кака.

— Жалко нестора-каку. А кто-нибудь живет в этой квартире, кроме тебя?

— Нет, я один.

— Один в двух комнатах?!

— Когда-то, кроме меня, здесь еще жила пьяная женщина, ворчливая старуха и застенчивый идиот. Попугай Стручков их очень любил и никогда не обзывал дурными словами, хотя одни из его предыдущих хозяев продали его за то, что он ругался на них матом. Как ты съездила к маме?

— Ах! — она махнула рукой, что означало: и не спрашивай. — Я сбежала. Мама у меня такая умная и скучная, а я у нее такая глупая-глупая. Вот, захотелось побывать у тебя. Ничего, что я так поздно? Это, наверно, неприлично. Но мне совершенно не к кому пойти. А дома одной страшно.

— Муж второй день в немилости?

Она не ответила. Поглядела по сторонам.

— Какое у тебя неприбранное жилье.

— Музей беспорядка, — согласился он. — Я не мешаю умирать всем этим вещам.

— Мне страшно, — сказала она. — Не говори таких страшных слов. Вообще не надо ничего про смерть, одиночество и тому подобное — что там еще у тебя про запас? Лучше развлеки меня как-нибудь.

Он засуетился, стал предлагать ее вниманию потрепанный альбом с репродукциями средневековых художников — Босх, Брейгель, Альтдорфер, Грюневальд… спохватился, что и они, чего доброго, напугают ее, но она открыла на Брейгеле и дальше «Падения Икара» не стала листать; а он забегал с места на место, что-то разыскивая, что-то хватая, чем-то звякая. Стал показывать карточные фокусы, она развеселилась. Потом он схватил гитару и начал петь «Я встретил вас», но от волнения безбожно зафальшивил, и тогда она взяла у него гитару и запела сама. Пела что-то наивное и цветистое: «Наш караван шагал через пустыню…», «Я вам клянусь, что это любовь была…», но ему нравилось ее слушать, и он просил еще и еще. Когда она спела в десятый раз, она решительно оставила гитару и сказала, что хочет есть, спать и просто нет сил. Он бросился на кухню. В холодильнике остались только яйца и круг охотничьей колбасы. Он показал ей колбасу, придумав для нее какое-то нелепое наименование:

— Хочешь колбасиську?

— Нет, — поморщилась она. — Фу, какое слово! Фу, Павлик, как ты можешь! И так-то нее слова, означающие еду, ужасно противные, а это в сто раз противнее.

— Может, тогда яичницу?.. Мы могли бы пойти в ресторан, но ведь уже десять часов.

— Хорошо, — согласилась она. — Омлет. Если тебе не трудно.

— Нет, это если тебе не трудно! — сказал он и побежал обратно на кухню, взболтал желтки с белками, полученная желтая гуашь вытекла на сковородку и вкусно зашипела.

Когда он вошел в комнату с тарелкой пышного омлета, она стояла у окна и плакала. Он тихо подошел сзади и спросил, что случилось. Она пожала плечами.

— Кто тебя обидел? — спросил он.

— Дай мне платок, — ответила она.

Он достал из шкафа льняное полотенце:

— Вот полотенце. Оно льняное. Из приданого моей бабки. Им еще никто ни разу не пользовался.

Она вытерла слезы, но новые выпрыгнули из глаз. Она вытерла и эти, глубоко вздохнула и вдруг улыбнулась, отвлекшись от своих слез:

— Водокачка! У меня была точно такая же в детстве. На даче!

Ее умилила игрушечная водокачка его покойного брата, она даже поставила ее на стол и, ужиная, смотрела на нее. Съев половину омлета и выпив полчашки чаю, спросила, нет ли какой-нибудь музыки. Он включил магнитофон. Они слушали «Пинк Флойд» и молчали. Потом он достал лист картона и, как мог, нарисовал ее кусочком сангины.

— Мне нравится, — сказала она. — Я возьму его с собой.

Наступила полночь. Она стала собираться, но он уговорил ее, чтобы она осталась.

— Останься, ведь сама говоришь, что тебе страшно. У меня ведь две комнаты. И… та комната запирается.

Пока она принимала ванну, он постелил ей в комнате покойной бабки. Сделал комнату и постель уютнее, насколько это было возможно. Крадучись подошел к ванной. Она плескалась и тихо пела. Он прижался щекой к двери, будто к ее тихому пению.

В час ночи она легла спать. Он лежал в кровати и слушал, как тихо она спит в соседней комнате. Молчал пустой дом, молчала ночь, молчала на шкафу пустая клетка из-под попугая. Он лежал и до самого утра мечтал о ней, спящей так рядом. А когда стало светать, он уснул. Ему снился сильный ветер, пустыня, брошенное на песок белое платье и какой-то белый шар, катящийся по ветру. Он поймал его. Это была белая пенопластовая женская головка.